Пирамида предков - Ильза Тильш

приводит в движение колесо, колесо вертит шпульку, а шпулька наматывает нить. На шесте петух кричит, на крыльце мужик рычит. Искусство прядения Анна Йозефа переняла у матери, и прошло много времени, прежде чем она овладела им, искусством так мягко, так равномерно прясть нить, чтобы из нее можно было соткать добротное полотно, из которого, к примеру, сшита распашонка маленькой Анны. С тех пор прошло слишком много времени, уже трудно представить себе, что она вообще могла это делать, сегодня, когда всю работу выполняют только машины, а рука человека лишь нажимает кнопки. Важно было не только то, до какой степени тонка и мягка льняная нить, но и то, сколько таких нитей Анна Йозефа вытягивала с колеса прялки, как сильно она нажимала большим и указательным пальцами на нить — нитка, которая наматывалась на веретено, от этого и становилась мягкой или жесткой, тонкой или толстой, нежной или грубой. И потому годилась либо на распашонки, наволочки и простыни, либо на мешки для муки. С тех пор прошло слишком много времени, сейчас трудно представить себе, что удавалось выткать доморощенным ткачам на примитивных ткацких станках, состоящих из рамы и планок, и как это полотно превращалось потом в белье или покрывала. Нужно было натянуть тысячи тонких нитей, многие тысячи раз ткачу приходилось нажимать на педаль, бросать челнок и ткацким гребнем прижимать нитку к предыдущим ниткам утка, два раза, три раза, не очень сильно и не очень слабо, десять тысяч раз одно и то же движение рук и ног, десять тысяч раз рука протягивается к челноку, в котором лежит веретено, к нити, равномерно намотанной на палочку из тростника или бузины. Десять тысяч раз туда и обратно, вверх-вниз, вперед-назад, денно и нощно, пока холст не будет готов и потом продан, часто по очень низкой цене. Богатыми ткачи не становились никогда. Всего, что они зарабатывали, хватало на картошку, чесночный суп, очень редко на мясо, жир, яйца и муку, из которой они делали тесто для капустных пирогов. Капусту для этих пирогов они выращивали на маленьком кусочке земли, который у них скорее всего был. Во всяком случае, я, родившаяся много позже, так себе это представляю. Иоганну Венцелю Второму и его домашним жилось, наверное, получше. Они выращивали на своих полях кукурузу и картофель. Зимы были снежными, почва получала достаточно влаги. Лен рос хорошо, хотя сеяли его только в начале мая. Если сорняков на пашне оказывалось немного, если не начинал дуть южный ветер, который они называли богемский ветер и от которого вянули и сгорали молодые всходы; если не начиналось массовое нашествие земляных блох и если весенние заморозки не уничтожали все подряд. К качеству земли лен был нетребователен, но полив любил вовремя. Дождик в мае — жди урожая. Если перед сбором урожая начинались дожди, лен мог зацвести еще раз. Если во время карнавального танца у девушек и женщин расплетались косы и волосы развевались по ветру, а с крыш зимой свисали длинные сосульки, стоило ожидать хорошего урожая льна.

Здравствуй, милый мой ленок,

Расти мягкий, словно шелк,

Высокий, как ива, лен растет,

Деве Марии на платье пойдет…

Я говорю лен и при этом знаю больше, чем остальные, те, кто произносит это слово. Я проверяю его на слух, я вдыхаю его запах, ощупываю это слово, я представляю себе цвета, связанные с этим словом, цвета, из которых состоит это слово, те горизонты, над которыми оно воспаряет, оно вытянуто вдоль длинных дорог, а концы его прибиты колышками на заросших травой зеленых лугах, его поливают из леек, потом оно лежит, свернутое в рулоны, аккуратно сложенное в шкафу. Я говорю лен и слышу шелест нижних юбок, намоченных перед глажением в картофельном крахмале; я вижу белизну, когда говорю лен, но эта белизна обрамлена зеленью, я вижу солнце над этой зеленью, стою босыми ногами по щиколотку в ручье, зачерпываю воду, бреду по воде.

У продавщицы в магазине постельного белья я спрашиваю льняные полотенца, она приносит что-то в прозрачной пластиковой упаковке, я читаю, что написано, и говорю: это ведь хлопок, я не это просила, продавщица отвечает, что это, мол, хлопчатобумажный лен.

Вы можете взять полотенца из смесовой ткани, говорит продавщица, хлопок с искусственными добавками, он почти не мнется, в любом случае минимум затрат, я вам очень рекомендую, я сама только такое белье покупаю, с которым мало хлопот.

И она поворачивается к полкам, и протягивает руку к другим полотенцам, упакованным в прозрачный пластик, и кладет их передо мной на прилавок.

Нет, говорю я, мне нужно вовсе не это. Я просила льняные полотенца, мне нужен лен.

Их сейчас уже у нас не выпускают, говорит продавщица, теперь их вообще не найти. Разве что в Чехословакии, если вы там будете когда-нибудь.

(За несколько недель до их переселения в упомянутый погреб для овощей и фруктов родители Анны упаковали в невредимой тогда еще квартире огромный, обитый зеленым полотном чемодан. В этот чемодан мать сложила нательное и постельное белье, кое-какие теплые вещи, чулки, полотенца и носовые платки. Минуло уже семь военных лет, и у людей оставалось не так уж много необходимых вещей, которые можно было упаковать. Даже на те отрывные талоны на одежных карточках, которые давали право на приобретение текстильных товаров, ничего нельзя было купить, ведь в магазинах мало что было. Из двух-трех платьев разного цвета мастерили одно новое.

В моду вошли тогда комбинированные платья, говорит мама, помнишь?

На обувь выдавали специальный товарный ордер, — раз в год мы получали пару сандалий, у которых верх был из пестрого хлопка или вискозы, а подошва деревянная. Когда мать уложила все, что так или иначе могло пригодиться, в чемодане еще оставалось место. Она достала из шкафа красное бархатное вечернее платье, в котором за несколько лет до войны была на карнавале пожарного общества, и тоже тщательно уложила в чемодан. Может быть, когда ничего другого не останется, придется поносить и такое платье, ничего страшного. Свободное место, которое еще оставалось, она заполнила вязаными пестрыми шерстяными носками, варежками, а сверху положила столовое белье. Наконец еще раз залезла в шкаф и вынула оттуда огромную, сплошь покрытую вышивкой льняную скатерть и двенадцать таких же расшитых салфеток, положила их поверх огненно-красного вечерного платья и бережно закрыла крышку.

Этот чемодан был на всякий случай отправлен с одним из поездов, которые тогда еще ходили, к нашим знакомым в Австрию.