Пирамида предков - Ильза Тильш

Ильза Тильш

Пирамида предков

Посвящается моему отцу,

умершему 10 мая 1980 года.

~ ~ ~

Я была малышкой Анни. Я слишком много читала, выдумывала разные истории и Грезила наяву. Иногда я была принцессой, иногда маленькой нищенкой, которая готова отдать другим свою последнюю рубашонку, а иногда героем, поражающим дракона. По вечерам я тайком от всех доставала с неба совсем маленькую звездочку, до блеска натирала ее носовым платком и прислоняла к большому платяному шкафу, стоявшему в комнате, звездочка излучала очень нежный свет и мерцала, как перламутровая пуговица на вечернем платье, которое мама надевала, когда шла на бал пожарного общества.

Порой я придумывала необычные игры. Я ходила, держа зеркало перед собой, по всей квартире и, глядя в зеркало, осторожно переступала через белоснежные пропасти выбеленных потолков, из которых торчали стеклянные люстры и лампы на цепях и шелковых шнурах, с трудом удерживала равновесие, проходя по карнизу для занавесок, почти срывалась с верхнего края дверного косяка в раскрашенное пестрыми арабесками кипящее пламя плафона в прихожей, успевала подхватить себя на лету и парила, расправив невидимые крылья, я ведь не была человеческой девочкой, мама не родила меня, как другие мамы, она нашла меня в лесу и когда-нибудь она признается, что я — детеныш эльфа.

За окнами светило солнце или шумел дождь, цокали копыта упряжных лошадей, проезжали крестьянские телеги, громыхая железными ободами по булыжной мостовой, разносился грозный клич продавца извести vaapno, vaapno, который звучал почти как песня, и, хотя я знала значение этих слов, я сразу нахлобучивала на голову шапку-невидимку, — береженого Бог бережет, — теперь он меня ни за что не отыщет, ведь я становилась невидимой и для него, и для старухи, хозяйки белого шпица, что жила в доме у дороги, ведущей к усадьбе деда, и была ведьмой.

Я была малышкой Анни, но на самом деле у меня имелось много имен, я откликалась и на Аннинку, и на moja malinka, что означало моя маленькая. Все считалки я знала на двух языках, на немецком и на чешском, eins, zwei, drei или jeden, dva, tri. Гимн нашей страны я тоже знала в двух вариантах. Kde domov muj, kde domov muj или то же самое на немецком: Там, где родина моя, по лугам журчат ручьи, среди скал шумят леса — рай, отрада для души. А когда придет весна, расцветает вся страна, родина — Богемия, родина — Богемия.

Я плакала, когда сломался мой красно-бело-голубой значок в форме флажка. И еще сильнее плакала я, когда умер президент. Наша кухарка Лиша энергично вытерла слезы с моего лица и сказала: не плачь, ведь покойный пан президент был совсем старенький.

Я была малышкой Анни, я стояла в столовой перед овальным столиком с ореховой столешницей, по краям которой вились гирлянды из более светлого дерева. На столике лежали листы белой бумаги, на одном из них в форме пирамиды располагались аккуратно нарисованные прямоугольные клеточки, в клеточки отец вписал имена и даты. Острие пирамиды было направлено на меня, две клеточки внизу соединялись двумя тонкими линиями, идущими под углом друг к другу. И в том месте, где они соединялись, была нарисована еще одна клеточка, в ней стояло мое собственное имя. Что это? — спросила я, указав на листок. Это твои предки, сказал отец. Он взял в руку карандаш и, проводя им от клеточки к клеточке, прочитал имена вслух. У меня оказалось двое дедушек, четверо прадедушек, восемь прапрадедушек и столько же бабушек. Выше, у самого края листочка, были пустые клеточки без имен. Мы знаем не всех наших предков, не знаем, кем они были и как их звали, сказал отец, но, может быть, мы когда-нибудь узнаем об этом.

Некоторые имена показались мне очень необычными, я никогда их не слышала, и у нас в округе никого так не звали. Другие же были мне знакомы, но я никогда не связывала их с нашей семьей.

Дом Апфельбеков находился в Кляйнмариацелле, сказал отец, Шайкли жили в Штирии. Коблишке перекочевали в Богемию уже больше чем шесть веков тому назад, и Креглеры, да и те, чье имя сейчас носишь ты. Штойреры пришли из серебряного города Кремница, сейчас это уже словацкий город, а раньше он относился к Венгрии. Предки отца твоей мамы — выходцы из маленькой деревни недалеко от Слоупа, это там, где большие карстовые пещеры и та самая Мацоха, ну, ты знаешь, глубокая пропасть, о ней говорят, что однажды, давным-давно, какая-то женщина бросила туда ребенка. Я знала, и то, что я знала, было утешительно: ребенок выжил, а злую мачеху наказали, столкнув ее в бездонную пропасть, и я радовалась этому, я считала, что она заслужила такую ужасную смерть, сказочную смерть — в большинстве сказок, которые я знала, зло наказывалось самым ужасным образом, и дух справедливости во мне был в те годы очень силен. Первый слог фамилии, которую носила твоя мать, когда еще не вышла замуж, в переводе на немецкий означает “земля”, сказал отец.

Значит, мама не была раньше немкой? — спросила я.

Раньше, сказал отец, когда тебя еще не было на свете, мы все были австрийцами.

Этого я не понимала.

Я была маленькой даже для своих шести или семи лет, и стол с овальной столешницей казался мне высоким. Я видела прямо перед собой распределенные в форме пирамиды клеточки с именами ближайших родственников.

Смотри, сказал отец и указал карандашом на нижнюю клеточку, это твое имя, это ты сама. Я представила себя внутри этой клеточки, я видела себя запертой в этой клеточке, обе сближающиеся по направлению к моей клеточке линии набегали на меня, они соединялись с клеточками родителей; я представила родителей, запертых в этих клеточках, которые в свою очередь были соединены косыми линиями со следующими клеточками; все четверо моих бабушек и дедушек еще жили тогда, их я тоже представила в предназначенных для них клеточках; я увидела еще много линий, бежавших к другим клеточкам, в них находились уже умершие, одним словом покойники; я испугалась пирамиды, нарисованной на листе, у меня появилось чувство, что мне придется нести ее на своих плечах, нести всех живых и мертвых, живших до меня, — я ощущала их невероятную тяжесть у себя на плечах; я попыталась раскрыть свои невидимые