Пирамида предков - Ильза Тильш
Я вижу пламя, пробивающееся сквозь крышу льномялки. Ясно, что это дело чьих-то рук, — ведь она загорелась сразу в нескольких местах. Несмотря на то что пожар скоро заметили, что церковные колокола звонили как сумасшедшие, несмотря на то что пожарный насос доставили почти без промедления, что мужчины, женщины и дети таскали воду в ведрах и кувшинах, несмотря на то что рычаги помпы приводили в движение мощные руки нескольких мужчин и струя воды бешено била вверх, — огонь не могли даже приостановить. Говорят, что взбесившийся юго-восточный ветер выдувал из хранилища льномялки горящие вязанки льна и поднимал их до самых вершин высившихся неподалеку утесов. Почти всем жителям деревни было ясно — это поджог, но виновного все равно найти не могли. Права ли я, родившаяся много позже, связывая этот пожар с несчастьем, которое свалилось на голову Игнаца Второго? Был ли этот мяльщик льна отцом ребенка, которого Игнац Второй сначала считал своим? Об этом мы никогда не узнаем.
Так или иначе, Отто пропал без вести в России во время Первой мировой. Его мать вышла замуж во второй раз, но детей больше не рожала. Ее дальнейшей судьбой никто не интересовался, ведь она была не из этого рода. Кто знает, может быть, она и ее муж еще до окончания Второй мировой войны покинули страну, опасаясь приближения линии фронта, уже стариками, погрузив весь домашний скарб и утварь на телегу; неизвестно, была ли над этой телегой натянута холстина, перекинутая через железные дуги, — своего рода крыша, примитивная защита от дождя и ночного холода, сидела ли жена в телеге впереди, на доске, положенной поперек телеги вместо сиденья, шел ли рядом с телегой муж, чтобы лошадям было полегче, остались ли они там, когда война уже кончилась, пришлось ли им покинуть Богемию из-за того, что они были немцами, с мешком за плечами, с узелком в руке, в котором они несли все необходимое, куда они ушли, где им в конце концов разрешили остаться, что они выстрадали и как долго они еще прожили, — все это неизвестно.
Мой письменный стол сделан из светлого дерева, он стоит в углу комнаты, окна которой выходят на юг. Фотография дома, построенного, быть может, еще Адамом, первым в нашем роду, о ком мы знаем; дом, который его дети и дети их детей только расширяли, вздымается, отбрасывая резкие тени, над светлой поверхностью стола.
Дом, сквозь окна которого я вижу маленький садик, а в нем цветы, деревья и кусты, находится на северной окраине Вены.
Вена — город с великим прошлым, некогда центр огромной империи, город-резиденция, имперский город, сегодня слишком большой для того, что осталось, для маленькой нейтральной страны, чьей столицей он является. Когда я вырасту, сказала малышка Анни, я поеду в Вену.
Когда мы были молодыми, говорит отец, правнук Иоганна Венцеля Второго, мы все хотели в Вену.
И вот мы там, где всегда хотели быть.
Дом, в котором стоит мой письменный стол, дом, через окна которого я смотрю в сад, принадлежит мне и Бернхарду. После нашей смерти в нем будет жить кто-то из наших детей. Прежде чем мы сюда переехали, мы жили в крохотной квартире с маленькими комнатами. Первую мебель для этой квартиры нам подарила служба социальной помощи «SOS»: два небольших резных шкафа, овальный стол с одной резной ножкой и столешницей из полированного ореха, письменный стол, несколько стульев. Мы погрузили мебель на тележку, Бернхард протащил ее через весь город, а я подталкивала сзади и следила, чтобы ничего не упало с тележки и не сломалось.
Прежде в гостиной у нас стояла раздвижная кровать, оставшаяся от родителей Бернхарда.
Прежде Анни и ее родители жили в кухне с каменным полом.
Прежде они жили в узкой, как кишка, комнате в первом районе Вены, прямо за собором Св. Стефана. Анни старалась спрятать от глаз соучениц свои искусанные клопами и расчесанные руки и ноги. Прежде Анни жила сначала в туалете набитого людьми железнодорожного вагона, потом в кустах у железнодорожной насыпи, которую обстреливали истребители, потом в каморке одного крестьянского дома в Верхней Австрии, потом у нее была кровать в одном доме на Фрошберге в Линце на Дунае. Кровать освободилась, так как главу семьи, в которой она жила, забрали в лагерь для политических заключенных. Родители Анни жили примерно в это же время сначала в подвале, где хранились овощи и фрукты, потом в ванной, потом в сарае, потом в маленькой комнатушке одного крестьянского дома в Нижней Австрии.
Прежде чем обосноваться в ванной, родители Анни жили с многочисленными родственниками в упомянутом подвале. Над их головами с одной стороны выли «катюши», с другой — грохотали последние залпы немецкой артиллерии. В окружающих садах и огородах рвались последние бомбы Второй Мировой войны. Из соседнего двора в подвал, где сидели родители Анни, доносились страшные крики женщины, которой снарядом оторвало обе ноги. Санитары забрали эту женщину еще во время обстрела; говорят, что она умирала очень долго, несмотря на тяжелые раны.
Прежде чем родители поселились в этом подвале, они жили с Анни в нормальной, чисто убранной квартире в небольшом южноморавском городе Б. Анни выехала из города незадолго до того, как линия фронта достигла его. Ее родители, Генрих, внук Иоганна Венцеля Второго, и его жена Валерия, как почти все немцы, должны были покинуть страну после окончания Второй мировой войны.
Почему я вспоминаю все это? Как оказалась на моем письменном столе фотография дома, в котором, может быть, жил Адам, родоначальник нашей семьи, как она сюда попала?
Я выдвигаю средний, большой ящик письменного стола, достаю оттуда анкету, которую мне прислали по почте. Я уже не раз читала ее и снова откладывала в сторону, я должна была заполнить ее и отослать, но до сих пор этого не сделала, я много размышляла над ней.
Я кладу анкету на письменный стол,
