Пирамида предков - Ильза Тильш

Двадцать три года было Анне Йозефе, урожденной Бюн, когда она родила первого ребенка, Франц появился на свет через пять месяцев после ее свадьбы. Теперь, когда она вносит на руках свое последнее дитя, Анну, в эту дверь, правая створка которой разделена деревянными резными планками на три равные части, ей уже сорок пять лет, и у нее больше не родится детей. Я пытаюсь представить ее себе, как она, уже немолодая, стоит в церкви рядом с крестной матерью, которая держит ребенка над купелью, священник льет из кувшинчика святую воду на его маленькую, пушистую головку, дети смотрят во все глаза, святой Лаврентий благосклонно взирает с алтарной иконы; Иоганн Венцель стоит немного растерянный, ведь теперь ему предстоит своими собственными трудами да с Божьей помощью поднимать еще одного члена семьи, а потом выдавать дочь замуж, — ему в этот день крестин уже около пятидесяти лет.

Я представляю себе эту небольшую группу людей, собравшихся там, в церкви, я вижу, как чуть позже они сидят за столом в горнице их дома, Анна Йозефа ставит на стол миску пирожков с капустой, испеченных накануне, — пирожки из дрожжевого теста с начинкой из тонко нарезанной и обжаренной белокочанной капусты, я знаю, каковы они на вкус, мне знаком их аромат, рецепт пирожков с капустой достался мне по наследству по прямой линии, вкус подслащенной капусты в дрожжевом тесте меня не удивит.

Я сижу за столом, ем пирожки с капустой и разглядываю всех по очереди: крестного отца и крестную мать и эту пару, Анну Йозефу и Иоганна Венцеля Второго, оба уже немолоды; я вижу их детей, которые едят пирожки с капустой, юную Йозефу, которая выйдет замуж за некоего Иллихмана и переедет в Шильдберг, Винценца, который будет варить пиво в Зядловице; я знаю, что Йозеф, которому сейчас пять лет, будет выпускать в деревне Шмоле набивные ткани и ездить с рулонами своих цветастых льняных и других тканей по ярмаркам. И пока Анна Йозефа, урожденная Бюн, встает и берет из колыбели ревущую, только что крещенную Анну, чтобы дать ей грудь, — потом Анна выйдет замуж за булочника Лангхаммера и переедет с ним в близлежащий городок Ландскрон; мой взгляд обращается к маленькому, ни о чем не подозревающему Игнацу, который жует пирожок с капустой. Я вижу его взрослым, в той же горнице, у того же стола, на том же месте, вижу рядом с ним его жену, которая держит на руках новорожденного, только что крещенного Игнаца Второго, вижу, как Игнац Второй стремительно вырастает из пеленок, я вижу его вместе с братьями и сестрами на сенокосе или на льняном поле. Вижу, как он вилами ворошит сено в рядах, как сгребает сухое сено в валки, а отец и мать укладывают их на телегу, дышло которой виднеется на снимке сбоку. Мать стоит наверху, ровняет сено, равномерно распределяет его по телеге, Игнац Первый подтягивает веревкой деревянную жердь и везет сено в сарай. Дети раскидывают сено по дощатому полу сеновала, приминают его, распихивают по всем уголкам, и маленький Игнац Второй тоже не зевает, но ему неизвестно, что в один прекрасный день, когда он вырастет, он с веревкой в руке вскарабкается на этот самый сеновал и что после ни один человек из этого дома не будет носить его имя, возить сено и лен, забрасывать сено на сеновал. Он ни о чем не подозревает, играет, как все дети, он не знает, что пройдут годы и он повесится на чердачной балке, потому-что не в силах будет терпеть неверность своей красивой, но распутной жены.

Я, родившаяся много позже, знаю это. Я сижу за своим письменным столом, подношу лупу к глазам, прищуриваюсь, пытаюсь представить себе, как они сидят за столом; Игнац Первый, уже постаревший; его сын Игнац Второй со своей прелестной, но распутной женой; в колыбели плачет Отто, которого Игнац Второй пока еще считает своим сыном, он качает колыбельку ногой, черпая ложкой чесночный суп из тарелки, то и дело с любовью поглядывал на ревущего Отто, смотрит на свою прелестную молодую жену и надеется, что у них будет еще много детей.

(Кстати, рецепт чесночного супа, записанный женой Игнаца Первого, тоже попал в мои руки: головку чеснока растереть с солью, немного обжарить в жире, залить горячей водой, посолить, добавить мелко нарезанные кусочки хлеба. Подавать с картошкой в мундире.)

Кто из жителей деревни, кто из соседей или родственников, кто из всех этих. Ешеков и Коблишке, из Креглеров узнал о тайне, кто застал красавицу жену Игнаца Второго в лесу, на сеновале, на льняном поле или в сарае? Кто шел за ней следом, когда она еще до восхода солнца бежала в лес, чтобы поискать ягод и грибов? Кто шпионил за ней, когда она выходила из дома, чтобы увидеться с другим; кто подглядывал за ней сквозь пышно цветущие заросли фуксий, петуний и пеларгоний, сквозь накрахмаленные занавески, когда она пробегала мимо; кто вышел следом из дома и крался за ней? Кто же донес Игнацу Второму, когда маленький Отто уже появился на свет, донес все, что он увидел, подслушал, узнал или услышал от других; кто поверил им, потому что был ревностным, богобоязненным и совсем не распутным? Кто рассказал об этом Игнацу Второму, нашептал, намекнул, осторожно подобрав слова; кто сообщил ему об этом, открыто сказал в лицо? Кто же так пожалел Игнаца Второго, кто решил, что он обязательно должен сказать ему всю правду, правду о ребенке прелестной, но распутной жены. Кто корысти ради узнал имя этого мяльщика льна, прошептал, пробормотал про себя, проговорил, кто сказал это имя другим? Кто вскоре после страшной смерти Игнаца Второго поджег льномялку? В приходских книгах, в описях свадеб и смертей, из которых старший учитель из Вильденшверта почерпнул свои данные, об этом нет ничего, да и наверняка его это не интересовало. Я ем пирожки с капустой и смотрю на Игнаца Первого, окруженного еще ничего не знающими родственниками; я знаю трагедию последнего наследника их рода, я вижу его перед собой; из-за того, а может, и благодаря тому, что у нас нет его фотографии, я вижу его еще отчетливее: вижу его боль, его сомнение, вижу его блуждающим в лесах, среди холмов, среди скалистых вершин, среди снопов льна в полях; я вижу его в ту ночь: он карабкается по деревянным ступенькам на крышу сарая, вяжет петлю на веревке, закрепляет