Том 2. Проза - Анри Гиршевич Волохонский

Кто ни кинь метает кости

В ножны к неженке-жене.

Звон проник в газеты, и через неделю вся страна бубнила наизусть дребедень, предназначенную лишь для самого узкого круга знатоков.

Власти расшевелились. Цензора Когдая, самодура и невежду, погнали в шею. Создали комиссию по очищению от всего непристойного, куда должны были входить представители крупных профессиональных групп. Сытин, разумеется, отвечал за космическую терминологию.

— И ничего не могу, — говорил он нам. — Ничего не выходит. Покажите хотя бы, как подойти.

— А вы уже пытались? — спросил я. — Что именно?

— Космос. Хаос… Посмотрел в словарь. Там по-английски написано: хаос — дизордёр. А про космос — что-то такое общее, пустые слова. Ладно, думаю. Разберусь хотя бы с хаосом. Дизордёр ведь неплохо. Звучит по-русски как мародёр. Несу им дизордёр. Они говорят: похоже на живодёр, однако не по-русски. Я им аргументирую: хаос — это же мародёр жизни!

— Нет, нет, нет у нас такого слова «дизор». Это, скорее, марка заграничного ликера. И вы не огорчайтесь, космонавт. Нам недавно социопсихологи «невермор» принесли на место фатализма. И звучит, и по значению совпадает, а все равно пришлось им уйти.

— Почему? — спрашиваю.

— Напоминает о Беломоре.

— А удачных примеров вам не показывали? — спросил Авель.

— Ваш пример определили как очень удачный. О рукосуе. И все приговаривали: «Космонавт, смотрите в корень!» А я и сам пытаюсь в корень, только где здесь корень, не вижу, как ни стараюсь. Вот, астрожабль — где тут корень?

— Погодите с астрожаблем. Начнем с простого. Как у них теперь называется автомобиль?

— Вроде самоед.

— А мотор?

— Задвизь. Заставляет двигаться.

— А бензин?

— Представляете — пых. Объяснили, что вспыхивает.

— Задвизь он пыхом залил у своего самоеда, — просмаковал Авель действо на самоедской стоянке. — Они хотят, чтобы вы работали с корнем словесной части.

— Это-то я понимаю, — нахмурился Сытин. — Только что же я, мой астрожабль звездодуем должен звать?

— Не вижу ничего ужасного. Выкидываем все лишнее, получаем вполне приемлемый «звездуй». А спейсдрилл (бывший мандрилл) мы переименуем, конечно, в широсквоз. Скотопеллер — в черногон, вакуум — в «пусть»: он же пустой — вакуум.

Пусть сквозь пусть на широсквозе

К нам плывет устоеплав —

хороводом поют девушки в Огдоадах.

— Что такое «устоеплав»?

— «Космос» мы переводим в «устой», а устоеплав — это вы, космонавт. Вы же в нем плаваете…

— И все-таки я предпочел бы по-прежнему считать себя космонавтом! — заявил Сытин.

— Будем терпеть. Кондитерам еще и не такого досталось. Про слахарь не слыхивали? — посочувствовал Авель.

О кондитерах слыхал и я. Там началось с «комментария» — термина не кулинарного, а философского, — когда взамен нашлось природное слово «объясень» с древовидным корнем породы «ясень». Отсюда вырастили целый куст флористических аналогий: одуб, оклен, обук, обольха, обива, объель — и стали думать, как поступить с этим богатством.

Обук приняли вместо университета. Потом позвали слахарей и указали им, что объель — это аппетит. Те, в поисках за десертом, уже сами набрели на обсосенку. И тут, по неисследимым и вольным законам речи, из бездн ее стали всплывать новые разболтанные буи. В ученом мире, населенном людьми без слуха, но не без вкуса, давно пытались — опершись на поверхностную омонимию и прозрачную функциональную семантику — переименовать в «десерт» диссертацию. Словцо не прививалось и бытовало больше по курилкам. Но, отведав в буфете обсосенку, обездыхи (аспиранты) сразу догадались, что их чаяния наконец-то обретают убедительную художественную оболочку.

Как там с обсосенкой у вас?

Обдуб?! Оклен или обвяз?

Ограб… Готова ли обива

В облип? И скоро ль окрапива?

— То есть «банкет по случаю», — привел Авель объясень на окрапиву.

— Так можно сказать и «обоб», — возразил Сытин. — Смысл-то должен быть хоть мало-мальский.

— Смысл всегда найдется или возникнет. Но давайте обратимся вспять, к устоям. Вернемся в космос. Какие у вас еще там термины?

— Термины… Вот видите: «термины». Да взять хоть «вакуум-контейнер».

— С термином трудно. Иногда пишут «поп», «поставить на попа» или «дурак» — «валять дурака». Но и поп у нас от греков и дурак от римлян. Плохо, плохо с термином.

— А с контейнером?

— Лучше. Здесь намного лучше. Лучше всего — содержан. Тогда вакуум-контейнер назовем «содержан без содержания», как-нибудь так. Или нет. Громоздко. У нас ведь вакуум это «пусть». Ну так пусть так и говорят: «содержан пусти». Стишок для примера:

Содержан пусти

Не дает взлететь —

Ты не ставь, дурак,

На валять попа —

если он перегружен избытком вакуума. Это, стало быть, о контейнере. Остаются еще небесные тела: планета — плавея и комета — гривея. А со звездой ничего делать не надо: звезда и есть звезда.

— Лучше мне было бы лишний раз слетать на Деревянную Плавею, — скупо улыбнулся устоеплав Сытин.

— Не ворчите. У вас довольно вещественных доказательств на первое время. Ну а потом видно будет.

Отзвук в Октавии

А там, где все мысли мгновенно воплощаются, там седьмого неба выше, на изумрудной равнине Огдоад водят хоровод простые девушки в белом.

Руки — гуси, ноги — лебеди.

Посередине дерево с золотыми яблоками, с листвою зелени зеленей, с золотыми яблоками.

И не птицы так поют, поют девушки.

Строгими глазами смотрит на них София Пистис, тоже вся в белом.

А те по кругу блуждают, плавают и не улетают.

И поют. Кругом поют.

Пенье их рисует рябь на синей озера воде, что плещет выше над холмом-пригорком.

Песня чертит кружево, распугивает рыб, и рыбы девушкам от страха подпевают, рыбы белые поют.

А неба нет над ними, выше неба они.

И поют выше.

Мы тканым воздухом порхаем

Трясем гусиный лик руки

И песней ветреною таем

Над синим озером реки

И пенье кружево круженья

Плетя по зелени виёт

И древа карусель движенья

Сливает в золотистый плод

Пусть ноги лебедя убози

Пусть нету рыбам птичьих прав

И пусть сквозь пусть на широсквозе

К нам приплывет устоеплав

— Ой, — говорит одна из девушек, — голова закружилась… Неужто скоро космонавты?