Том 2. Проза - Анри Гиршевич Волохонский
— Позвольте, — возразил Стукнабрата, — зачем вы пытаетесь рассуждать о том, о чем имеете столь смутные понятия? Не приходило ли вам в голову, что порядок истории вообще безразличен? Души, знаете ли, переселяются в обе стороны…
— Как?! — воскликнул Продвинутый.
— Как с турком. С заколотым впервые в 1602 году на сцене елизаветинского театра «Глобус». Хотите, покажу вам личные записи?
— Мразь в тюрбане, драка с невидимым турком, — подтвердил Авель. — Но как же удалось это записать после самоубийства на подмостках?
Следует рассказ очевидца событий из последнего монолога Отелло, освещающий их ход с восточной точки зрения.
ЗНОЙ В АЛЕППО
Меня звали Ваил ас Саби, и я жил в Халебе.
«Ас Саби» значит «из сабиев». Моя семья была родом из Харрана, где поселился некогда язычник Терах, отец Ибрагима и всех верных. Народ тех мест поклонялся небесным светочам, а сабии, мои предки, были в Харране жрецами лунного идола. В течение тридцати веков мы наблюдали изменчивые положения звезд, знания точных наук передавались у нас от отца к сыну. И хотя впоследствии вера в Аллаха, Единственного и Всемогущего, восторжествовала над суетными заблуждениями о власти сил небосвода, однако тысячелетние записи, которые мы вели из рода в род, и поныне не утратили своего значения, равно как и хитроумные приспособления, измысленные для тонких измерений хода светил и вещей, подверженных их влиянию. Сюда относятся в первую очередь металлы и драгоценные камни.
Отец оставил мне в наследство так называемые «Весы Мудрости» с пятью подвижными и неподвижными чашами для измерений в воде и в воздухе. С их помощью определяют состав сплава, не прибегая к разрушению предмета, и отличают подлинные яхонты от поддельных. В сокровищницах и на монетных дворах от таких весов большая польза. Обладание Весами Мудрости доставило мне должность при базаре в Халебе: меня избрали Надзирателем Истинных Мер. Дело было несложное и требовало лишь честности да уменья владеть весами. По ничтожным поводам ко мне обращались редко. Если торговец видит динар, прошедший многие руки, динар стриженый, пиленый или битый — ибо многообразны ухищрения, на которые пускается алчная низость, чтобы завладеть золотом, хотя бы пылью, опилками или тончайшей стружкой, — он может проверить сомнительную монету на простых весах. Они имеются в каждой лавке. Крупные расчеты в золоте старой чеканки всегда ведут весом, а не числом монет. Но хорошее золото в наши дни ходит редко, со времен Михаила, царя Римлян, его почти не видно. Поэтому стоимость динаров равного веса может отличаться, и когда производят расчет монетами, относительно ценности которых между сторонами нет согласия, идут к Ваилу ас Саби.
В тот жаркий день является ко мне Али, торговец шелком.
— Здесь один франк из Анконы. Нужно взвесить его цехины.
Подходит франк, с ним мавр-наемник:
— Вот цехины.
Передает мне образец, десять монет. Вижу: деньги блестят, только что отчеканены, светлое золото, на обороте крылатый лев. Начинаю делать необходимые измерения на Весах Мудрости, а Али тем временем рассказывает:
— Он хотел, чтобы я взял его цехины за динары, потому что так, будто бы, рассчиталось с наемниками венецианское казначейство. Но монета новая, а султан сильно теснит неверных. Дела у них все хуже. По слухам, двадцать кораблей пошло ко дну, ясно, что рука порчи может коснуться цехинов. Однако и мы терпим убытки: вчера прибыл шелк с тремя караванами, и все три сложили груз, ибо на побережье торговать не с кем. А у нас цены сразу упали чуть не вдвое. Пусть платит в гератских динарах по курсу.
Завершаю вычисления, делаю запись в памятной книге, даю копии Али и франку и читаю вслух для этого неверного:
— Десять венецианских цехинов такой-то чеканки, согласно определению Надзирателя Истинных Мер на Весах Мудрости, произведенному сего дня, в Алеппо… и так далее, весь расчет… соответствуют семи гератским динарам с четвертью.
А уже в гератском динаре, как всем известно, на восемнадцать единиц чистого золота — шесть серебра, то есть порчи на четверть. Прикинув, что в его цехинах порчи будет более половины, франк сам белеет как серебро и приходит в ярость.
Я уже говорил: это был ужасный день. Воздух остановился, кругом все побелело, пот мгновенно высыхал, и лица стали похожи на пыльные сосуды из тусклой глины. Люди, словно утратив способность к обычному плавному движению, только мгновенно меняли одни на другие свои нарочитые позы. Я взглянул на мавра. Его серое лицо ничего не выражало. А франк орал:
— Этого не может быть! Это ложь!
Меня прямо в сердце уязвили его слова. Я увидел вдруг сразу всех моих благородных и мудрых предков, веками обращавших взор туда, где нет никакой неправды, взвешивавших самое Истину, — и вот завершение их усилий к познанию меры вещей: жалкий варвар, невежда, разодетая белая обезьяна обзывает их внука и праправнука базарным плутом! Какая скорбь!
Не знаю, о чем думал в это время Али. Может быть, ему представилась картина огромных убытков, возьми он в уплату дутые цехины, и последующий вид полного разоренья. А может быть, он принял в свою душу ту боль, которую ощутил я, — не знаю, однако он ответил франку спокойно и тихо, и в речи его был яд:
— Чужеземец, Весы Мудрости не умеют лгать. А вот этот зверь, — он указал на крылатого льва на монете, — как видно, умеет.
Разумеется, таких слов произносить не следовало. Есть три вещи, которые не надо осквернять насмешливой базарной перебранкой: это вера, государство и родословие. А о крылатом льве
