Восемь тетрадей жизни - Тонино Гуэрра
— Я все смотрю туда и жду, когда покажутся наши знамена.
Его глаза светились надеждой. Мы вместе вышли к опушке леса, где стоял старый деревянный дом на высоких сваях, под которыми держат скот. Неожиданно мой спутник наклонился, сорвал с куста зеленый листик и протянул мне его со словами:
— Положите лист в карман — он защитит вас от молний.
— Каких молний? — спросил я, решив, что он намекает на политические гонения.
— Грозовых молний. Они стали очень опасными.
Я вложил листик в записную книжку и спрятал в карман… Когда мы прощались, он сказал мне:
— Нужно верить во все. Особенно в то, что кажется невозможным. Сейчас многие думают, что народные поверья ошибочны, и забывают их. Но Великие Истины не терпят ясности.
Женщина улыбнулась:
— Вот видите, значит, я права, что верю в этот аромат.
Мы вновь прислушались к шуму дождя. Слушали и наслаждались. В великих симфониях присутствует дыхание тишины. Так и в этом оглушительном грохоте возникали затишья, предваряя и подготавливая новые громовые раскаты. Наши тела вздрагивали, непроизвольно учащая прикосновения. В какой-то момент мне показалось, что ее рука нервно погладила меня, словно хотела сорвать случайно найденный цветок. Все казалось созвучным грозе. Когда небесный грохот стих, в комнате еще слышалось учащенное дыхание.
Когда пошел дождь, Ремоне помог всем кошкам укрыться в доме, а сам остался на улице. И в детстве он так же мок под дождем. Ему было приятно чувствовать прохладную влагу, стекавшую по коже. Он вымокал с головы до ног. К счастью, там, где раньше была площадь, горели одновременно четыре фонаря. Возможно, мэрия Бадиа Тедальда по ошибке забыла о них. Ремоне нравилось двигаться в этом влажном свете. Он ходил, пока ему не начало казаться, что он должен что-то совершить, но не знал, что именно. Дойдя до часовни, сложенной угольщиками, Ремоне принялся сразу же разбирать перекрытие из дерева и жести. Он аккуратно складывал все это: бревна по длине, а кровельные листы — один на другой. Наконец-то Ремоне открылся зеленый ковер на полу из травы Луиза. Он вырвал все до последней травинки. Уничтожив ковер, спустился к горному ручью и доверил сорванные листья травы бурным водам. Возвратился домой, разделся донага и запихнул всех кошек в мешки. После чего покинул навсегда и этот дом, и эти места.
Редко случается увидеть подлинный свет, если он еще жив, первозданный свет рождения мира. Теперь это лишь усталые его отголоски, приглушенные нити свечения, которые пронизывают дрожащие тени. Ему любопытно проникнуть в щели не силой, а своей слабостью, дабы суметь снова зажечь краски, ставшие прозрачными у насекомых, уснувших в щелях. Этот свет так постарел, что не способен более освещать. Он продолжает жить, оседая на пыльную россыпь, коросту грязи и стебли травы. Это свечение дарует духовность заброшенным домам и развалинам. Ему удается придать загадочные очертания жукам, закрывшимся сплетением лапок. Поведал мне о первых вспышках света, освещавших мир, монах из Кастельдельчи. Однако этот свет давно ослаб, удалился от крупных центров, которым необходимо яркое освещение. Эти лучи можно еще встретить в покинутых людьми местах, только там они и продолжают жить, утратив свою яркость. Они оживают сразу же после заката, когда руины становятся белыми невесомыми страницами, уже запачканными пеплом ночи. Бледные пятна отрываются от стены и улетают, чтобы стать темнотой. Мне привелось увидеть их однажды утром, еще до рассвета. Я искал утешения в этом мертвом мире пронизывающей до костей влажности, которая поднималась из глубоких расщелин.
Спрашивал себя: для чего пестовать в себе нежность к России далеко от нее и чувствовать себя изгнанником в Италии, особенно теперь, когда моя жена вновь обрела любовь к своей земле, где мы вместе прожили незабываемые дни, шагали в снегопад под звуки музыки!
Квартира в Москве стала маленькой клеткой для нашей сказки.
Случалось иногда нам завтракать вдвоем.
Ей в чай клал сахара кусочек я,
Она заботливо — в мой кофе с молоком.
В то утро с миндаля все лепестки, как снег, опали.
Она сказала: «Помнишь, как в Москве
Мы с воробьями завтракали вместе —
Бросали, стоя у окна, на снег
Им крошки хлеба?»
Возможно, она хотела уехать, даже не простившись со мной. Я встретил ее случайно, уже с дорожными сумками в руках. И сразу понял, что она покидает эти места.
— Как же так? — только и вырвалось у меня.
Тогда она подошла и стала объяснять, что именно подвигло ее на такое внезапное решение. Не только разрушение часовни, но и ее собственные несбывшиеся надежды на перемены. Уходя, добавила:
— Как было чудесно, когда мы слушали вместе шум дождя.
Но в ту грозовую ночь я был в доме один, хотя живо воображал себе эту несостоявшуюся встречу. Незаметно для себя оказался в саду у старика, жившего в горах. Он умер несколько лет назад. Давлю ногами сухую траву на высохшей земле. Остановился в полосатой тени от огромной паутины водосточных труб. Старик создал ее, крепя эти трубы к ветвям больших дубов и крышам брошенных домишек. Теперь вода не бежала вдоль этих каналов, подвешенных в воздухе, и все же мне казалось, что я слышу ее шум, как будто я совсем недавно стоял здесь, под ними, во время грозы.
Это место больше не было тем же без Женщины и Ремоне. Но я по-прежнему оставался в этом мире, словно хотел помочь обрывкам памяти слиться воедино. Искать пейзажи, подсказанные пятнами штукатурки, и находить наслаждение от розового цвета вокруг трещины на деревянной поверхности. Она наводит на мысль о тающем пирожном, выпавшем из дрогнувших губ. Нам нужны не только слова, чтобы избежать однообразия нашей жизни. Любое дикое место может перенести тебя к истокам забытой жизни, где ощутим запах детства вновь рожденного мира.
В этот день в воздухе кружились легкие птичьи перья, как будто они не могли опуститься на землю. Мне удалось поймать одно из них на ладонь. Я почувствовал холодную свежесть и невесомость предмета, который может исчезнуть. Мне удалось снова вернуть перо потоку воздуха. Оно полетело вслед птице, поднявшейся из сухой травы. Мне хотелось узнать чуть больше того, что рассказал разносчик о пожилой паре из Римини, уединившейся в домике возле большого кукурузного поля. Они были одеты несколько чудаковато, но жизнеутверждающе.
В первые дни октября они постоянно отправлялись на кукурузное поле, теряясь
