Господин Моцарт пробуждается - Ева Баронски
В конце улицы, казавшейся знакомой, будто он проходил по ней когда-то во сне, высилось здание в виде стеклянной башни. Перед ним он в восторге остановился. А потом… Не мираж ли это? В зеркальных окнах он узнал башни собора Святого Стефана! Он тут же обернулся. И в самом деле: каменный колосс, как испокон веку, мощно выступал перед ним. Вольфганг замер, чтобы справиться с порывистым, непослушным дыханием. Возможно ли это? Земное жилище Бога — в потусторонней обители? Он глядел по сторонам, осмотрел ряды домов, крыши, мостовую. Если бы не собор перед ним, вряд ли ему пришло бы в голову, что это та самая площадь, по которой он ходил вчера — все изменилось: дома, если и стояли, где полагается, выглядели совершенно иначе, лишь изредка ему попадались фасады, которые он, кажется, узнавал, а иногда и целая анфилада домов казалась знакомой. Ни грязи, ни пыли не было — под ногами лежала твердая черная мостовая.
— Tickets for concert?[6]
На слове «концерт» Вольфганг обернулся, перед ним стоял парень с тетрадкой в руке. Он был плохо причесан и дешево одет, брокатовые брюки сильно изношены, да и на густо-красную бархатную пелерину явно пожалели ткани.
— Mozart-concert? — Мужчина помахал тетрадкой.
— Да, Моцарт, Вольфганг Моцарт. — Наконец-то! Вольфганг просиял. Его ожидали, слава Тебе, Господи. Глубоко вздохнув, он схватил молодого человека за руку и с чувством пожал ее. Это то самое место, и его наконец проведут в ту обитель, которую уготовил ему Всевышний. — Куда вы отведете меня, юный друг?
Тот прищурился и отдернул руку.
— Следующий концерт Моцарта, сегодня вечер, двенадцать евро, восемнадцать евро, первый ряд двадцать четыре.
— Концерт? Уже нынче вечером? — Вольфганг зарделся. — Мне следует только дирижировать или нашему Господу угодно услышать и как я играю?
Лицо молодого человека осталось сперва безучастным, но потом он сдержанно улыбнулся, как будто Вольфганг неудачно пошутил.
— Нет, нет, оркестра хватает. Какую билет хотите?
Теперь Вольфганг понял: в тетрадке, которую держал молодой человек, собирали подписку на концерт, устроенный в его честь.
— Истинная радость и величайшая честь, юный друг, встретить такой прием. Не сомневайтесь в моей искренней благодарности. Билеты, думаю, мне не понадобятся, но скажите, куда же мне обратиться?
— Билет не надо? — прервал его молодой человек, окинул Вольфганга взглядом и резко отвернулся, оставив его без внимания.
Что-то он сделал неправильно. Может быть, такое невежливое обращение было связано с его костюмом? Он внимательно оглядел себя: брюки, хотя и похожие на те, что носили люди на площади, были довольно неопрятные и волочились по земле. Он присел, чтобы подвернуть штанины. Его взгляд упал на орнамент, инкрустацию на мостовой в форме звезды, в которой было что-то написано. Он придвинулся. Иоганн Штраус-отец, прочел он, род. в 1804 г. в Вене, умер в 1849 г. в Вене. Снизу подпись. Вольфганг сочувственно кивнул, этому господину Штраусу тоже пришлось жить недолго. Он испугался. 1804 год! Как это могло получиться? До него еще целых тринадцать лет. Он ошарашенно поднялся, посмотрел по сторонам, уставился на толпу, собравшуюся у портала собора. Закралась пугающая мысль: неужели это тот день, в который прекратилось время, день расплаты, Страшного суда, в который собрались все, даже те, кто жил после него? Dies irae! День гнева. Вольфганг глубоко вдохнул, в воздухе до сих пор держался сильный запах алхимии. Он взглянул на белую звезду у себя под ногами, нашел еще одну, совсем рядом. Сердце подпрыгнуло, когда он узнал родную подпись: Гайдн, звезда посвящалась его любимому папе-Гайдну! Он печально читал черные инкрустированные цифры. Умер в 1809 году. Представляя себе доброго маэстро Гайдна в виде дряхлого старика, Вольфганг подошел к третьей звезде, где пришлось подождать, пока с нее сойдет группа неуклюжих старух, чтобы прочитать надпись. Внезапно у него перехватило дыхание. Это был… его собственный почерк! Жирная тяжелая надпись. Умер в Вене в 1791 году. Написано там черным по белому. Он опустился на колени, провел пальцем по черным каменным буквам. Амадеус. Хотели над ним посмеяться? Он всего несколько раз в шутку коверкал так свое имя. Но как бы то ни было, его не забыли, имя увековечили в камне. Здесь! На этом месте, которое притворялось любимой Веной и в то же время уже предвещало рай. Он встал, раскинул руки, посмотрел в небо и послал радостный клич в серые облака. Сердце плясало. Господь вознаградил его за старание. Вольфганг будет благодарен Ему, восхвалит Его щедрость. «Aaa-do-raa-te Cheee-ru-biiim, Dooo-minum Cantu!» — он как можно быстрее захромал к собору.
Вместе с толпой посетителей его внесло в портал. Вход разгородили стеной, сделав два отдельных прохода для входящих и выходящих. Но как только он смог увидеть внутреннее пространство собора, его сердце сжалось и переполнявшее его блаженство вмиг улетучилось. Его не встречали, не пропускали вперед, неф оказался зарешеченным. Он взялся за железную решетку выше человеческого роста, отделявшую портал, потряс ее, вжался лицом меж двух прутьев. Только что закрыли небольшую калитку, куда разрешили пройти всего нескольким людям — они двинулись в сторону алтаря. Снова ком подступил к горлу. Разумеется, время пришло. Настал день Страшного суда, и для этих бедных душ пришел черед услышать их вечный приговор. Но где же облако, на котором сидит Божественный Судия с громовым голосом? Где ангелы, трубящие в трубы, и мрачные черти, готовые схватить осужденных? Все было до того реальным, что делалось жутко, ничего общего с церковной живописью, сюжеты которой часто служили поводом для его насмешек. Нет, то, что он видел, превосходило всякую фантазию, как раз потому, что так незаметно переходило в реальность, что вчера еще была его настоящей жизнью.
Когда же призовут его? Он почувствовал тремоло в пальцах, затем задрожало все тело. Он смотрел на вереницу выходящих из церкви. Многие склонили головы. Каким был их приговор? Спасены? Или прокляты?
Дыхание перехватило, он торопливо поискал глазами исповедальни. Никогда раньше он особо не пользовался этой помойкой грехов, но, если это была последняя возможность, годились любые средства.
Над одной из дверей загорелась зеленая надпись «Входите», и Вольфганг, не колеблясь, вошел — внутри действительно оказалась исповедальня, и он со стоном опустился на колени.
— Прости, отец, в ожидании Страшного суда я дрожу, потому что грешил…
— Ну, до Страшного суда, положим, придется еще подождать.
— Значит… Вы могли бы сказать, когда придет мой черед?
— Послушайте, это одному Богу известно. Какой грех вас больше всего тяготит?
