Господин Моцарт пробуждается - Ева Баронски
Он втянул голову и побрел дальше, пока не скрылся у нее из виду. На том месте, где была когда-то его калитка, он сел на мешок Энно, обхватил руками колени, как некогда нежно обнимал мать, опустил голову и заплакал. Очнулся, когда мокрое лицо обожгло холодом.
* * *
Анджу поднялась на свой этаж, и только тут поняла, что ругань на лестничной клетке исходит от старухи Зиттенталер, бившей тростью по мусорным пакетам за дверью их квартиры.
— А вот и барышня явилась! — визжала старуха, спускаясь навстречу Анджу и потрясая в воздухе палкой.
Анджу никогда не видела, чтобы госпожа Зиттенталер ходила без палки, и удивилась, как храбро та размахивает своим оружием; она прижалась к стене, но лестница была недостаточно широка, чтобы протиснуться мимо орущей бабки.
— Хулиганье! Всю ночь грохот стоял! А теперь на лестнице вонь! Но я этого так не оставлю, вот помяните мое слово! Это нарушение моих прав! — Палка приблизилась и чуть не обрушилась на Анджу. Отступать вниз не хотелось, еще не хватало бежать от этого домового страшилища.
Она мгновенно ухватила палку за резиновый наконечник и теперь словно держала госпожу Зиттенталер за вытянутую руку.
— Если хотите знать, меня сутки не было дома. Так что перестаньте на меня кричать, — она приподняла палку и прошмыгнула под ней. — Доброе утро, фрау Зиттенталер! — добавила она озадаченной старухе.
Чтобы открыть дверь, пришлось ногой сдвинуть тяжеленные мусорные мешки. Она вздохнула. Несколько дней все словно сговорились против нее.
В квартире ей в нос ударил гадкий запах старого курева, пива и объедков. Она уже входила в свою комнату, когда из гостиной показался Энно.
— А вот и Анджу! — воскликнул он преувеличенно радостно, схватил ее за локоть и попытался подтолкнуть в сторону кухни. — Поможешь нам там убраться, ладно?
— Только этого и ждете, — она со смехом убрала его руку, — сами прекрасно справитесь.
Из кухни вышел Йост с тряпкой через плечо. Анджу заметила, как они с Энно быстро переглянулись.
— Привет, Анджу, сделать тебе чаю?
— Что у вас происходит? — она перевела взгляд с одного на другого. Сбрендил Йост, что ли, он же для нее в жизни палец о палец не ударил. — Спасибо, чаю не надо, дайте пройти!
— Ну, подожди, — Энно приобнял ее, — ты много пропустила, рассказать что?
— Спасибо, не надо, могу себе представить, после того, как Зиттенталер меня чуть с лестницы не спустила, — она решительно отодвинула Энно и открыла дверь в свою комнату.
— Стой, Анджу, мы там еще не закончили…
— Фу-у! Чем это так воняет? — она зажала рукой нос и рот, увидела скомканную постель, бумаги, раскиданные на письменном столе. Стараясь не дышать, она прошла по комнате и распахнула окно. Сердито осмотрелась. Энно и Йост стояли на пороге с виноватым видом, как собаки, упустившие дичь.
— Надо было раньше проветрить, — робко заметил Энно.
— Что тут происходит? Кто-то спал в моей кровати?
— Да, тут один приятель Энно, — с ухмылкой ответил Йост.
— Вы что, рехнулись? Пустили кого-то в мою постель?
— Как будто ты сама не пускаешь, — съязвил Йост, забрал тряпку и вышел.
— Дурак! — Анджу принюхалась, воняло в точности как у бомжей в переходе: потом, мочой и блевотиной. Ее чуть не вырвало. — Он тут где-то наблевал.
— Нет-нет, — Энно заторопился ее успокоить, — блевал он в коридоре, и мы все с него сняли, — он понял, что сказал лишнего, и прижал ладонь ко рту.
— Вы все с него сняли? — Анджу зажала нос и кончиками пальцев приподняла одеяло. А потом издала дикий вопль: — Что это?!
Энно подошел и стал разглядывать янтарно-желтую жидкость в огромной чайной чашке Анджу.
— Скорее всего, это не чай, — он поднял чашку и, отворачиваясь, вынес ее из комнаты.
— Выбрось ее! — Анджу опустилась на стул, распустила волосы. Гнездышко, ее убежище. Девятнадцать квадратных метров личного пространства. Разбиты, загажены, осквернены. Больше всего хотелось убежать на улицу, подальше от вонючих придурков и их вечеринок, но бежать было некуда, другого места у нее не было.
* * *
Он очнулся. Судя по иссохшему рту, он, кажется, спал. Ломило спину, а пальцы онемели от холода. Он попытался встать: правая нога затекла и не слушалась, а в левой ступне пульсировала боль.
Он чувствовал, что уже нет сил, и мечтал об одном — о таком месте, где он мог бы предаться сну, не раздумывая, и спать до тех пор, пока кошмар этот не кончится.
Он бесцельно побрел дальше, держась за стены домов, то и дело замирая, оглядываясь в поисках знакомых зданий. Все, что он видел, беспощадно, абсолютно отличалось от образов, живших в нем.
Он был актером, которому подменили пьесу в разгар спектакля. Неожиданно он оказался в действе, язык которого не понимал, а декорации были незнакомы и странны. Только несколько уголков выдавали сцену, на которой шел спектакль: на той же самой, где он сам только что стоял и которую он, казалось, знал как свои пять пальцев.
Молодая женщина потянула на другую сторону улицы девочку, та, вывернув шею, глазела на Вольфганга. Он остановился и насильно заставил себя дышать равномерно, но сердце билось, не подчиняясь никаким ритмам. Если Земля действительно обернулась вокруг Солнца еще двести раз, а тело его не рассыпалось в прах, само собой, что все высмеивают его или качают головой, стоит ему назвать свое имя. Нет, ни одной живой душе нельзя признаваться, кто он на самом деле. Разве сам он не высмеял бы человека, который пришел бы к нему, бодро утверждая, что он Палестрина или Монтеверди? Он счел бы его шутом, шарлатаном, он никогда не слыхал о таких похождениях. Да, с ним произошло что-то беспримерное, великое, уникальное. Он был нужен здесь, по воле Господа он все еще стоял на земле, значит, Всевышнему это зачем-то понадобилось.
Музыка! Naturellement[8] — главное музыка, он это знал, а все остальное не в счет. Медленно кивая, он двинулся по улице, обратно к собору Святого Стефана, очевидно, единственной декорации, которую не смогли подменить.
Вольфганг провел ладонью по стене собора, по невероятно знакомым камням. Края крошились, палец попал в щелку, оттуда высыпался песок. Южная башня уходила над ним в густо-серое небо. Вольфганг обнял стену, посмотрел вверх, все выше и выше, почувствовал единение с этим упрямым строением, посредником между небом и землей, так же непоколебимо сопротивлявшимся времени, как и он сам. И постепенно его охватили покой и подобие уверенности. Господь призвал его к Себе, в это новое, старое место, и Он поведет и
