Господин Моцарт пробуждается - Ева Баронски
* * *
— Чо у тебя там? — Йост перестал мыть посуду, обтер руки о джинсы и дернул за листок, выглядывавший у Энно из-под свитера. Выскользнула стопка исписанной бумаги, страницы разлетелись по полу.
— Осторожно! — Энно быстро наклонился и собрал листы.
— Что за секретные документы?
— Тс-с, — Энно приложил указательный палец к губам и кивнул в сторону комнаты Анджу. Потом он подровнял стопку, постучав ею по столу с одной, потом с другой стороны. — Это тот тип забыл, сегодня утром. Его ноты.
— Ну и что? Выброси ты это дерьмо, зачем оно тебе нужно? Мы его больше никогда не увидим. Надеюсь.
Энно покачал головой.
— Смотри, как он старался, — он показал Йосту страницы, плотно исписанные мелкими нотами, как будто на бумаге оставил следы крошечный, юркий зверек. — Я на такое неспособен.
Йост издал неопределенный звук, пожал плечами и отвернулся к мойке.
Энно свернул страницы и пошел в свою комнату.
— Э, я что тут, один все убирать буду?
— Сейчас приду, — отозвался Энно. Он чуть не столкнулся с Анджу, выносившей на вытянутых руках гору темно-розового постельного белья и окинувшей его взглядом питбультерьера. Быстро засунул бумажки к себе на стеллаж, в щель между книгами и верхней полкой.
* * *
К носу подкрался ласковый, но отрезвляющий и земной аромат жареного мяса, перед которым невозможно было устоять. Он поискал глазами, откуда шел запах. Наискосок от собора, ближе к Грабену, оказалась белая будка, перед ней стояли высокие столики, где толпились люди и, уставившись глазами в пустоту, ели сосиски. Его затошнило от голода и жажды. Неожиданной фальшивой нотой показалось ему открытие, что деньги вовсе не отменили. Придется срочно разжиться наличностью, но, пока добудешь нужную сумму, — с голоду помрешь.
Он встал в очередь к будке, читая печатную вывеску как иностранный словарь. В самом конце списка ему встретилось что-то знакомое.
— Пару венских, пожалуйста.
Не меняя выражения лица, будочник деревянными щипцами выловил желаемое из котла и поставил тонкую белую тарелочку на прилавок.
— Два восемьдесят.
— Минуточку, — попросил Вольфганг и начал усиленно рыться в кармане, в то время как будочник не спускал с него глаз.
— Боже ты мой, что это? — Вольфганг испуганно показал глазами вверх, тут же схватил сосиски и бросился бежать сквозь толпу прохожих. Он несся словно по лезвиям, закусив губы от боли, но белые туфли были как будто нарочно созданы для бега!
— Вот мерзавец, вот бандит! — слышался сзади крик будочника.
Вольфганг бежал, пока не оказался на другой стороне площади, под защитой собора. Тяжело дыша, он вжался в нишу у северной башни и стал жадно есть, откусывая от сосисок по очереди и держа их двумя руками, чтобы согреться.
* * *
Петр обеими руками обхватил кружку термоса, дул на пар и чувствовал, как тепло проходит сквозь митенки. Часы на соборе показывали половину четвертого, еще немного — и начнет темнеть.
Искать более хлебное место на сегодня поздно. Он грустно глянул в красный бархатный футляр — тот был практически пуст. Вся вторая половина дня потрачена впустую. Вечер тоже вряд ли сумеет примирить его с этим деньком, Василий-то бросил работать, а найти ему замену в такие сроки практически невозможно. Петр набрал в грудь холодного воздуха и зажал скрипку под подбородком. Хотя пальцы снова замерзли, он принялся за беспощадное рондо, потому что мрачные мысли можно было выгнать из головы, только если уйти в работу. Поэтому он играл ноту за нотой, ясно понимая, что причиной его жалкого исполнения был не холод. А, все равно этого пиликанья никто, кроме него, не замечал.
— Браво!
Петр вздрогнул от того, что какой-то слушатель энергично захлопал. Перед ним стоял взлохмаченный, небритый парень в вязаной кофте, которая была ему велика, он придерживал ногами полиэтиленовый пакет и улыбался так живо и непосредственно, что Петр отвел глаза. Щеки у незнакомца впали, как осевшее тесто, а ростом он доставал Петру самое большее до подбородка.
Петр коротко кивнул в его сторону, потом прошелся взглядом по прохожим, безучастно пробегавшим мимо. Безнадега, сегодня ящик так и будет пустой. Он наклонился и положил скрипку в красный бархат.
— Играйте же, сударь, прошу вас, сыграйте еще!
Слушатель подошел поближе. Несмотря на холод, его окутывало облако терпкой вони, в которой мешались запахи пота, несвежего белья и пива.
Петр отодвинулся.
— Да нет, идти мне пора.
— Одну-единственную, малейшую пиеску. Если вам будет угодно… что-нибудь из Моцарта?
Необычный слушатель смотрел на него с таким выражением лица, какое бывает у малыша, который боится грозы.
— Ведь вы его знаете? Вольфганга Амадея Моцарта?
— Конечно.
Петр оглядел этого типа повнимательнее. Он выглядел не так, как туристы, которые просят Моцарта или Штрауса, но при случае не в состоянии отличить одного от другого — скорее, как самый обычный бомж, хотя, может быть, просто выносил мусор, а дверь и захлопнулась.
— Ладно.
Петр снова поднял скрипку и заиграл аллегро, которое он раскопал несколько дней назад, — хотя и знал, что оно у него сыровато: вероятно, такое же сырое, как ноги у его слушателя. Петр любил эту пьесу, как восхищаются издалека недоступной возлюбленной, постоянно сознавая, что завоевать ее не удастся никогда.
Сражаясь с разбивкой на фразы, он взглянул на своего одинокого слушателя и с удивлением заметил, что его сияющие глаза покраснели, взгляд застыл, он вытер лицо рукавом и зашмыгал носом. Такие сентиментальные всплески Петр встречал только у пьяных; он решил больше не обращать на него внимания. Но потом снова глянул и обомлел: парень дирижировал его игрой и блаженно улыбался! А каждый раз, когда Петр не вовремя менял направление смычка или спотыкался на форшлагах, коротышка корчил такую рожу, будто смычок втыкался ему в живот.
Он не доиграл, а слушатель уже обернулся к прохожим, опустил руки, и они повисли, как у марионетки, — и, только когда смолкла последняя нота, он снова повернулся к Петру.
— Вы, сударь, заслуживаете публики получше! Такой музыкант — что делаете вы на улице, да еще в такую безбожную стужу?
Петр засмеялся, ничего другого ему не оставалось.
— Играю, пшиячель, играю я тут, — он показал на несколько монет в раскрытом скрипичном футляре, — зарабатываю маленько.
Бомж пожал плечами и показал ему пустые ладони, но Петр покачал головой и правой рукой сделал в воздухе останавливающий жест.
— Ты послушал, уже немало.
— А что же они? — спросил низенький
