Высохшее сердце - Абдулразак Гурна
Вся эта ситуация с рентой сильно меня беспокоила. Саида уже не работала у норвежцев, а моего жалованья в Водном управлении не хватало на то, чтобы прокормить нас всех, не говоря уж о возможности хотя бы понемножку гасить долг, и я сомневался, что закон возьмет в нашем споре мою сторону, если мне нечем будет за это заплатить. Кроме того, я знал: стоит нашему хозяину по-настоящему захотеть, и он легко нас выселит. Я сказал Саиде, что надо продать драгоценности, оставленные мне матерью на хранение. В общем-то, она отдала их мне как страховку на случай нужды. Саида возразила, что за золотые браслеты мы выручим лишь жалкие гроши; лучше уж затянуть пояса и терпеть. «Пока жизнь опять не наладится», — сказал я, и она улыбнулась, потому что я всегда говорил так, когда дела у нас шли неважно.
Может быть, из-за этого ощущения надвигающегося кризиса я и не мог избавиться от дурного предчувствия — чего-то большего, чем обычные тревоги, связанные с нашими хроническими бытовыми проблемами. Я привык перебиваться кое-как, поскольку жил в таких условиях с самого детства. Отец никогда не зарабатывал столько, чтобы содержать нашу семью в достатке, хотя, если верить слухам о сказочных дубайских жалованьях, теперь у него в этом смысле все исправилось. А при моих тогдашних доходах мы едва сводили концы с концами, тем более что из-за нехватки в стране самого необходимого цены сильно выросли. Амир оставлял свои заработки себе. Я бы все равно от него ничего не принял, но мне было бы приятнее иметь возможность об этом сказать. Это немного облегчило бы мое бремя. Но я действительно опасался, что Амир впутается в какую-нибудь историю и это больно ранит Саиду. Она чувствовала слишком большую ответственность за него, считала себя обязанной безоговорочно помогать ему всегда и во всем. Я не говорил ей этого, так же как не советовал Амиру найти постоянную работу. Своим пением он делал себе имя, а заодно получал удовольствие, и из этого могло что-нибудь выйти. Однажды их группу уже приглашали выступить по радио в прямом эфире. Но меня пугало, хоть я и не осмеливался это сказать, что Амир теперь живет по правилам, которые очень отличаются от наших и которые при более близком знакомстве с ними наверняка показались бы мне отталкивающими. Я словно улавливал запах этой другой жизни, видел ее следы в жестком выражении его глаз и презрительных взглядах, порой выдававших его истинные мысли. Когда я делился своими тревогами с Саидой, она яростно защищала его, и меня так страшили эти резкие отповеди, что я почти перестал упоминать при ней о ее брате. По-видимому, Амир чувствовал это изменение домашней атмосферы и догадывался, что оно связано с ним, но это лишь пополнило список тем, которые мы не обсуждали.
Примерно в те же дни у нас случился разговор о телевизоре. Несмотря на дефицит продуктов, повсеместную разруху и отсутствие всех товаров не первой необходимости начиная с туалетного мыла и кончая чилийским перцем, правительство решило, что сейчас самое время наладить в стране телевещание. И не простое, а первое цветное телевещание во всей Африке южнее Сахары. Без сомнения, это была прихоть президента — побаловать своих подданных этой роскошью взамен того, чего им не хватает, и попутно вволю посмеяться над разными хвастунами к югу и северу от нас, которые даже цветного телевидения себе не завели. Многим в ту тяжелую пору это показалось легкомыслием. Однако Амир принялся уговаривать нас купить телевизор.
— У нас нет на это денег, — сказала Саида. — Нам предлагают телевизоры, когда у нас нет ни риса, ни лука, ни муки, когда сахарный песок дороже золотого и нам скоро придется жевать траву и лопухи, точно козам.
— Почему ты не попросишь отца прислать тебе телик из Дубая? — сказал мне Амир, пропустив Саидины слова мимо ушей. — Говорят, они там совсем дешевые, да к тому же японские, высший сорт. И почему ты не уехал туда со своей семьей? Я слыхал, в Эмиратах все купаются в роскоши.
Я видел, что Амир дразнит меня, провоцирует, но раньше он не спрашивал меня об этом, по крайней мере вот так, в лоб: почему ты не уехал туда со своей семьей? Потому что я не хотел стать бродягой, скитальцем в чужой стране. Не хотел жить среди тех, чьего языка я не знаю и чей достаток позволяет им презирать меня и относиться ко мне покровительственно. Я хотел остаться там, где знаю, кто я такой и что от меня требуется.
А тут и Саида повторила за Амиром его вопрос.
— Почему ты не уехал вместе с семьей? — сказала она, взглянув на брата и улыбаясь вместе с ним.
Из-за тебя! Я ведь уже говорил ей это. Но теперь слова застряли во рту, потому что язык у меня стал размером с кулак. Я замер перед ними, как статуя, а они снова переглянулись и рассмеялись. Спустя минуту они пошли по своим делам, видимо, решив, что я не хочу отвечать, и меня потихоньку отпустило. Я чувствовал себя глупым и брошенным и не знал, как объяснить свою никчемность. Мне почудилось, что в этом обмене улыбками проскользнула тень неприязни Амира ко мне. В его улыбке мне почудилось презрение.
В середине семидесятых многое стало меняться. Президента убили еще на старте десятилетия, и ему так и не довелось насладиться цветным телевидением, которое он заказал для своих подданных. Поначалу назначение нового не снизило уровня произвола и насилия со стороны государства: оно уже давно понемногу расправлялось со старыми врагами, а теперь к ним добавились еще и организаторы убийства, многие из них — прежние союзники. Надо было провести показательные процессы, очистить власть от нежелательных элементов, кого-то мстительно изгнать, а кого-то скрепя сердце помиловать. Впрочем, новый президент, в прошлом школьный учитель и предводитель скаутов, был по натуре помягче и слыл человеком благочестивым.
Его правительство начало вводить постепенные перемены, скромная гуманность которых показалась бы ничего не значащей тем, кто привык к жизни в более счастливых краях. Людям разрешили путешествовать, отправлять и получать деньги (хотя в основном их получали), а недавним изгнанникам дали право вернуться. Государство чуть ослабило свою автократическую хватку, позволив гражданам участвовать в местных делах. Были учреждены выборы и разрешены предвыборные митинги, зазвучали громкие речи
