Высохшее сердце - Абдулразак Гурна
Ты не можешь помнить Биби. Она была ангелом — в этом сходились все. Тогда она старела, но боролась. Саида говорила, что она борется уже не первый год, что она давно уже стонет от боли по ночам, а утром по нескольку минут не может подняться с четверенек. Угол комнаты они отгородили для Амира, а сами спали в оставшейся части — Саида на веревочной кровати, а Биби на полу. Ежедневно они выносили кровать на задний двор, под палящее солнце, чтобы избавиться от клопов, а матрас из кокосового волокна заменили на другой, из капка[78]. Каждое утро Саида просыпалась под кряхтенье и стоны Биби, пытающейся встать. Она отвергала Саидину помощь: мол, если ее тело такое слабое и непослушное, значит, это угодно Богу, — и отмахивалась от предложений показаться врачу. «Подумаешь, залежалась немножко, — говорила она, — сейчас расхожусь». Когда Саида переехала ко мне, она чувствовала себя предательницей, бессовестной негодяйкой, но Биби буквально выставила ее из своего дома. «Я хочу увидеть внуков, — заявила она, — а за мной тут присмотрит мой славный молодой человек».
То есть Амир. Биби и не догадывалась, как тяжело ему жить с ней одному. Он жаловался Саиде, что она стонет, храпит, тело ее не слушается. Чем больше она слабела, тем больше плакала, и он не знал, как ее успокоить. Она все забывала, включая то, где находится туалет, и иногда пачкала себя.
Он сказал Саиде, что умереть стало бы для нее избавлением. «Молчи, — ответила она, — так говорить нехорошо». Но Биби цеплялась за жизнь — ждала тебя, по ее словам. Мы старались как могли; наши первые попытки были неудачными, но через год с лишним Саида все-таки забеременела. Биби дотерпела до родов и умерла спустя несколько дней. Она дождалась твоего появления и тихо ускользнула в предрассветный час. Бог взял ее к себе внезапно и быстро. «Да будет ей земля пухом», — говорили люди, но они не знали, сколько месяцев она мучилась перед кончиной. Умирание — это такая унизительная вещь!
Тогда Амир и переехал к нам. В то время ему было почти семнадцать — веселый, приветливый, симпатичный. Когда он улыбался, все улыбались ему в ответ, а улыбался он часто. Саида говорила мне, что он пошел в отца: такой же элегантный и светлолицый, разве что повыше, постройнее и смеется громче. Все, что он носил, выглядело на нем идеально. После смерти родителей он далеко не сразу стал таким уравновешенным, говорила Саида; прежде он был нервным и пугливым, хотя и в том напряженном мальчугане можно было разглядеть зачатки нынешнего дружелюбия и уверенности в себе. Ему не сиделось на месте, а его энергии и целеустремленности не мешали даже слезы. Вдобавок у него была Саида. Пережитая трагедия очень их сблизила; сестра привыкла заботиться о нем и считала своим священным долгом выполнять любые его просьбы. Он с готовностью брал, а она с готовностью отдавала и оттого, что он был такой хрупкий и так нуждался в ней, любила его еще сильнее и старалась ни в чем ему не отказывать. Оба понимали, что эти узы скорби и любви будут вечными. Саида не раз говорила, что ради брата она пойдет на все.
Раньше у него была еще Биби, постоянно напоминавшая и ему, и Саиде, что они должны вечно любить своих родителей и скорбеть о них, но вместе с тем им следует научиться жить своей жизнью, честной и деятельной. Это бремя, которое приходится нести всем нам, говорила она; мы не имеем права тратить жизнь впустую.
Все это потребовало времени, но в конце концов Амир, наверное, усвоил уроки Биби лучше, чем Саида, которую даже в последующие годы под влиянием горьких воспоминаний порой охватывала беспросветная тоска. Когда Амир приходил домой после какой-нибудь неприятной стычки в школе или на улице, сестра с Биби выслушивали и утешали мальчишку, обвиняя во всем тех, кто его обидел. Амир питался этой любовью, черпал в ней силы и постепенно превратился в того открытого и самоуверенного юношу, который переехал жить к нам. Он легко мог найти подход к каждому — и к своим ровесникам, и к людям постарше, — так что всем нравилось иметь с ним дело. Он охотно радовался чужим шуткам и любезностям. С покорным вниманием выслушивал учителей — по крайней мере, никогда не дерзил им в лицо. При малейшей нужде предлагал знакомым свою помощь и оказывал ее с грациозной живостью, прямо-таки с блеском. Он был хороший спортсмен, неплохо пел и умел высказываться довольно решительно, не раздражая при этом друзей. Словом, во всех отношениях приятный и обаятельный молодой человек.
Для меня он стал как бы любимым младшим братом. Когда он говорил, я внимал ему с улыбкой на лице. Иногда его улыбка казалась слишком широкой, а стремление угодить — слишком заметным, но я списывал это на его наивность и все равно улыбался в ответ: со временем он поймет, что не обязательно так уж стараться. Когда Амир пожаловался, что у нас в доме нет музыки, я купил ему подержанную магнитолу. Я купил бы и новую, если бы ее можно было найти по приемлемой цене. Амир шарил по всему радиодиапазону до поздней ночи, записывал на кассеты музыку, которая ему нравилась, в основном британский и американский поп, и гонял ее у себя в комнате снова и снова, иногда по несколько часов подряд. Если настроение в доме было подходящее, он исполнял эти песни сам и учил нас подпевать, записывая для нас слова и дирижируя, как лидер эстрадной группы. В школе он начал осваивать игру на гитаре — ей дополнительно обучал желающих его учитель биологии по имени Маалим Ахмед. Амир мечтал иметь свою гитару и упражняться на ней дома, но это было за пределами наших возможностей. Однако я выкраивал для него небольшое пособие, и он откладывал эти деньги на покупку одежды. Музыка и одежда были его главными увлечениями.
К основной учебе он относился без особого энтузиазма, хотя всегда успешно сдавал экзамены и напоминал нам об этом, когда мы пытались уговорить его закончить домашнее задание или подготовиться к контрольной. «Все будет нормально, — говорил он, — я знаю этот материал». Иногда Саида делала уроки за него, чтобы обойтись без понуканий и препирательств. Он не
