Том 2. Проза - Анри Гиршевич Волохонский
Что, казалось бы, могло связывать этих двух во всем несходных лиц? А он привычным движением распахивает створки и ничуть не удивляет хозяйку. При этом космонавт был натура монолитная, в забавах Алисиной клиентуры он себя не разменивал, в очереди не торчал и вышибалой тоже не подрабатывал, довольствуясь жалованьем кафедрального надзирателя-консультанта да единовременными выплатами за нечастые теперь уже вылеты в черные дыры. Жизнь вышибалы полна неожиданностей. Сытин мог бы помнить старинную петербургскую басню:
С мужиком профессор раз подрался.
Кто ж победил?
Профессор.
Он физически сильнее оказался.
И не то чтобы тренированный космонавт, чей организм, способный выносить чудовищные перегрузки, ставил его неизмеримо выше любого физика, сомневался из-за тщедушной игры слов. Нет, просто сама возможность подраться с физиком, независимо от исхода этой драмы, была для него совершенно неприемлема. Да и не нужен там был никакой вышибала. Нечего там было делить, а если нечего делить — зачем вышибала? Обходились без вышибалы.
Так зачем же ходил к Луизе космонавт Сытин?
Наука молчала: ученые мужи столь тесно развлекались в домишке, что им было решительно безразлично, кто там еще трется по задним комнатам и в каких видах. Спрашивать об этом самого космонавта было бы и тщетно и неумно. Продвинутый Студент подъехал однажды с этим делом к Луизе.
— Да-да, еще по Орловщине, — сказала Алиса, и был ее ответ такая явная ложь, что этих слов Продвинутый даже никому не передавал: всем известно, Луиза приехала, скажем, из Минска, а Сытин из Уфы.
Студент сам потом домыслил, будто Сытин видел существо, похожее на Луизу, на каком-то спутнике Дзеты Жирафа — первой из покоренных им планет. Версия Продвинутого в ее психологическом очертании была, конечно, тем же Луизиным враньем. Что же касается космонавта Сытина, то он ходил к Алисе за сущей химерой.
Как мы уже знаем, подавляющую обстановку «Страны Чудес» составляли зеркала. В одной задней комнате их было сразу два на параллельных стенах. Сытин попал туда по какому-то недоразумению, еще во время строительства. Вошел и встал как вкопанный, посмотрел в стену и ахнул: из стекла глядел его собственный затылок. Сытин быстро сориентировался, проанализировал обстановку и пришел к верному выводу. Он шагнул вперед. Лицо, отчасти заслонявшее завершение шеи, повторило движение к переднему стеклу, а тыл головы отступил на шаг в глубину помещения. Сытин хотел повторить опыт, но загремели дверью, и дело пришлось отложить.
С тех пор космонавта так и тянуло вернуться и вновь пережить то первичное изумление, с которым он столкнулся, увидав свой живой череп, повернутый задом в направлении лба и носа.
ТЕПЕРЬ О ЛАНЕ
Что ищут в том поросшем лесом поле философы, ушедшие в бега в поисках за бесцветною выдрой?
С какою заманчивой целью ринулся в земляное небо последний спившийся шаман?
Куда сквозь черную бурю сверкающей как снег Вселенной рвется ввысь космонавт Сытин на буйном своем астрожабле?
Где найдет покой взметающий до величественных вершин пустую с блестками мысль Кронид Остов?
Отчего это тянет руки в окне подрастающая девушка Лана?
Неужто к ней Тарбагана несет?
Пусть вспомнит читатель вопрос из соломоновой Песни Песней:
«Что же сделаем мы с молодою сестрой?»
Он там же найдет и ответ:
«Будь дверь она, мы обшили б ее досками кедра».
Вопрос, правда, в том, дверь ли она? А если она дверь, то куда эта дверь ведет?
А девочка-девушка-дева-Лана-девица-дверь сидит и смотрит в окно.
Из этого можно, пожалуй, заключить, что она пока что не дверь, но окно. Она окно в стене, она стена с окном, а раз это так, царь Соломон советует воздвигнуть над ней серебристый дворец.
Посмотрим теперь, куда она нас приводит.
ЕЕ ВНЕШНОСТЬ
Если бы я решился описывать Лану, я изобразил бы, разумеется, нечто привлекательное.
То опускаясь ниже, а там вздымаясь выше, я все повторял бы: плечи, предплечья, кисти рук, суставы каждого пальца. Я запел бы: О, лебединая кожа! О, тридакновы раковины ее ногтей! Углубившись в ее наружность, я легко нашел бы тоже, о чем там почесать язык: вон — сочная груша желудка, там — балтийская смола желчного пузыря, одаль — радиосхема кишечника, и повсюду — мышечные, скажем, строматолиты. Не более чем на одну секунду задержала бы мое внимание влажная пемза ее дыхательных мешков, словно волынка облегающих бронхиальный кларнет гортани. Расположившись далее внутрь от пояса, я ощутил бы перекаты четырех алых драгоценных камней: печени, селезенки и почек, смятых, как те раскаленные шары, которые вывалились из недр персидской горы, когда она лопнула и развалилась, а было то, когда серендибский гранат ходил еще по динару за дирхем, невзирая на размеры зерен. Чувствительное сердце Ланы не затруднило бы меня, оставаясь на той же почве, сравнить то ли с поющей розой, то ли с розовеющим соловьем. Продвигаясь далее от запада к востоку, я прозреваю тот символический предмет, который снаружи выглядит как установленный в Дельфах мраморный пуп. Но у меня он сидит в углублении пологой воронки и, охваченный изнутри витою мускулатурой, несуетно устремляется к нарваловой кости хребту наподобие винта от мясорубок. Чуть ниже плавает желтая грозовая туча, за ней — избушка на курьих ножках, а там недалеко и выход — истекающий вязким сиропом надтреснутый тутовый финик, инжирная фига, винная ягода устья ее этрусских ножен, причина причины бессмертия тел, услада бессмертных богов. Отодвинув папирус, я мог бы некоторое время любоваться этим писательским достижением.
Однако волнение — сродни тому беспокойству, которое мы испытываем, всматриваясь в центральную часть босхова триптиха «Сад Земных Услад», а нарисовано там, что было бы, если бы не было грехопаденья, — охватило бы меня от слишком длительного любованья внешним видом Ланы Кронидовны. Резиновая Зина — вот кто меня тут продолжает беспокоить.
Конечно, мрамор не обязательно добывать в каменоломнях. И за бивнями нарвала не стоит спускаться морем под звезды юга. Эти путешествия уже совершил за нас технологический синтез. Пластические массы стали общедоступны в мешках с упакованной крошкой, а пресс-автомат легко оттиснет из нее и грушу, и любую другую форму. Существуют пленки, в которые не побрезговала бы обрядиться и лебедь. Наши живые красавицы покрывают себя таким слоем полиуретановой пемзы, что вопрос о бархатной коже навеки отпал вместе с кожей. Глаза можно выполнить из акрилата. Спрятав под свисающие с забранных вверх от затылка кудрей локоны микроскопический термоэлемент, мы заставим розоветь плечи героини от бесстыдных вздохов наездника
