Восемь тетрадей жизни - Тонино Гуэрра
Мне теперь было намного проще исполнить свое намерение уединиться, так как моя жена решила на некоторое время уехать в Москву. Одна. Это меня удивило. За тридцать лет нашей жизни лишь я настаивал на возвращении в Россию. В последний наш визит, который продолжался дольше обычного, она вновь обрела глубокую привязанность к друзьям, интерес к театрам и концертам.
Когда мы вернулись в Италию, наш дом-лабиринт, немного уединенный образ жизни на природе не удовлетворял ее более. Когда она заявила о своем решении возвратиться в Москву, я не стал спрашивать ее, сколько времени она хочет побыть вдали от меня: понимал, что она в смятении.
После ее отъезда много дней мне не хотелось ни с кем разговаривать. Я поднимался в миндалевый сад, откуда мы вместе смотрели на долину. Однажды вечером я сел за стол, на котором она оставила вазу с розами. Теперь цветы завяли. Я старался услышать шум падающих лепестков, когда они касались стола, как она учила меня в Москве.
Наш след земной сотрут,
Сокроют солнце, ветер, воды.
Оставленный им знак иль тень
Мы силимся найти.
Так и жена моя в Москве
Стремится отыскать слова,
Оброненные тридцать лет назад,
Их в поле травы сохраняют,
Где мы пушинки белые сдували
С головок одуванчиков —
Цветы цикория так называют.
К счастью, во мне окрепла спасительная мысль уехать на некоторое время и повидать места, где летает пух. С этой долиной меня связывали воспоминания детства. Брат возил меня в горы к вершинам Апеннин на грузовике. Это было путешествие, полное приключений. Я знал, что почувствую, вернувшись: то же самое, когда мальчиком воображал, что море окончательно затопит собою пляж и всю сушу. Понимал, что пройдусь по тропам забытого.
Я остановился и долго смотрел на жестяные крыши над грубо сколоченными досками, поросшими мхом; с щелями, затянутыми паутиной.
Отвлекло меня появление нереальной фигуры: ко мне, как к давнему знакомому, с улыбкой подходила старая женщина. Она встречала улыбкой каждого, попавшего в этот безлюдный мир. Я утонул в спокойствии ее глаз, которые поначалу показались подернутыми туманом. Ее взгляд постепенно прояснился, словно глубокая прозрачная вода показала тебе свое дно.
В какие-то моменты жизни случается испытать пронзительный восторг и потрясение. Ты наслаждаешься этим тайно, не пытаясь ничего объяснить. И сумерки души не кажутся более такими непроницаемыми. Лицо подошедшей женщины через многие годы напомнило мне мою бедную мать: она не знала грамоты, но мысли ее были чистыми и удивительными. Она была сильной, несмотря на тонкие кости. Могла остановить бегущую лошадь, ухватив за свисающие до земли поводья. Мне до сих пор больно, потому что я недостаточно проявлял к ней нежности. Я ужасно стыдился за ее безграмотность, не понимая, насколько велика ее мудрость.
В те времена жили гиганты, способные преодолевать нечеловеческие трудности. Они умели выжить, не теряя достоинства.
Я последовал со старой женщиной по неровной, поросшей кустами дороге. Мы прошли через дубовую рощу, где воздух почти всегда полон перьев и летающего пуха. Их оставляют птицы в период линьки.
Иногда мы огибали холмы, покрытые каменной коростой. Она постоянно крошилась от жара солнца и дыхания ветра. И тогда вся эта зернистая материя катилась вниз по склону, образуя маленькие пирамиды осколков на дороге, что спускалась к мосту Сестино. Нам надо было добраться до светлого склона скалистых гор. В июле во время полнолуния на этом склоне возникает особое свечение. Лунный свет падает на скалу, и она отражает его, посылая в долину. Мы прошли вдоль каменистого ущелья, за которым открывалась поляна с травой, покрытой белыми мотыльками, которые при нашем появлении поднялись в небо.
Еще находясь далеко от маленькой часовни, мы учуяли запах лимона. Церквушку сложили угольщики из дерева и жести. Преодолев трудную часть пути, мы добрались до цели довольно быстро. Церквушка была окружена дубами, которые спускались к каменистому ручью. Пенистый ветер, устремляясь вниз по расщелине, гладил стены старой постройки. Моя спутница открыла затворенную на деревянный засов дверь.
Я не сразу увидел, что было внутри. А разглядев, был поражен: весь пол церквушки был устлан зеленым ковром травы Луиза[17]. Она тихо колыхалась, послушная ветру, проникающему из верхнего оконца. И внутри — ничего другого, лишь эти листья травы.
— Каждое воскресенье, — доверилась мне старушка, — вот здесь, перед часовней, я становлюсь на колени и вдыхаю этот аромат. Он приносит умиротворение и благодать. Это моя молитва. Трава здесь весь год зеленая. Видите, из того маленького окошка до нее долетают брызги, когда идет дождь!
— Кто посадил эту траву? — любопытствую я.
В ее глазах появляется неуверенность:
— Листья умирают и рождаются сами. Кто так пожелал, я не знаю.
Старуха опускается на колени, а я стою рядом с ней. Она не отрывается от листьев травы. Никто и не пытался объяснить, почему жизнь зеленого ковра длится и длится.
Я стыдился встать на колени. Мне казалось, что это противоречит моим убеждениям. Тогда я присел рядом с женщиной. Она полностью ушла в себя. Зеленый ковер все более зачаровывал и меня, и мысли подпитывал его аромат.
В конце войны почти исчезло поклонение разлитому в воздухе нежному аромату. Немногие приезжали сюда. Те, кто верил тайно и убежденно. Поднявшись с колен, моя спутница долго прощалась со мной. Пожимая мне руку, она сказала, что уезжает к больной сестре в Сицилию, но в случае надобности я могу обратиться к женщине, которой она оставляла дом. Это и была одна из последних прихожанок маленькой ароматной церкви, приезжавшая покаяться.
Уходя, женщина обернулась, чтобы сказать мне:
— Встречи часто начинаются в момент расставания.
Она не дала мне времени ответить. Я долго оставался под впечатлением этой загадочной и прекрасной фразы.
Я поселился в большом старом доме со множеством окон и
