Поклажа для Инера - Агагельды Алланазаров
Воздух у воды влажен, а во время жары, поверьте, это совсем не так хорошо, кажется, поэтому животные не любили оставаться здесь…
Старик дважды ополоснул тунче, наполнил его водой и поставил на огонь. Сунул руку в хурджун за лепешкой – рука тронула что-то плоское, гладкое… Он сразу догадался что это: банка с жареным мясом – каурмой.
Настроение стало совсем скверным! Не помогли ни отдых, ни мысли о черепахах. Жена, видно, чувствовала: не будут ему удачи. Вот и положила в дорогу мяса… Жена знала Курбана лучше, чем он знал себя. Выходит, что так!
Но невольно, когда он подумал о жене, его лицо потихоньку разгладилось, а душе стало легче. Ему вспомнилось давнее-давнее… самое счастье!
Курбану очень хотелось показать молодой жене пустыню. И хотелось, наконец, побыть с ней наедине – они поженились совсем недавно. Но увезти жену все не было удобного случая, а просто так неудобно перед родителями.
И вдруг отец сам сказал, что надо бы свезти невестку к родным, в другое селение – чтобы она погостила там немного, как того требуют обычаи… Курбан только того и ждал! Он сразу придумал сказать отцу, будто потом отправится на охоту – чтобы выгадать несколько свободных дней.
Вначале, когда они выехали из села, Курбан все ехал молча, хотя ему очень хотелось сказать ей что-нибудь ласковое. Но сдерживал себя – знал, что за ними могут смотреть. Когда же они отъехали немного, он вдруг повернул в сторону холмов. Селение родственников было в другой стороне.
– Эх! – сказала жена. – Что люди-то подумают! Нельзя!
Он не стал ее слушать. А скоро стреножил ишака, пустил его пастись. Жену он посадил к себе на коня, и они поскакали. А люди пусть думают, что хотят!
Старик и сейчас хорошо помнил, как она идет по цветущему лугу. И как хорошо было им вместе собирать дрова для костра, а потом пить чай, сидя рядом.
Его сердце помнило, как они купались вдвоем в этом вот озере… хотя погода была вовсе и не жаркая, а довольно сырая… Хорошо, что сейчас никто не мог видеть его, одиноко сидящего среди жаркой пустыни со счастливой и задумчивой улыбкой на лице… И вдруг улыбка эта пропала. Теперь старик сидел, закусив губу, словно боялся расплескать остатки своего счастья…
А тогда он отвез жену лишь через три дня. И с тех пор, отправляясь на охоту, всегда делал здесь привал. И мысли его тоже всегда делали привал – в тех мгновениях его жизни.
Солнце жгло все сильнее. Пустыня замерла. Даже насекомые, даже закрытые броней жуки попрятались в норы – под кусты, в тень деревьев. И теперь они появятся не раньше, чем солнце потяжелеет и покраснеет, а тени станут длинными и расплывчатыми… Лишь оводы не могли успокоиться, продолжали безжалостно и ненасытно преследовать куланов.
Но время прошло, жара начала спадать. Старик напился чаю и снова поставил тунче на огонь, чтобы выпить еще – если захочется. Потом он поспал немного, потом почистил ружье… Когда старик отправился в обратный путь, стало прохладнее и дышалось ему легче.
Проехав меж холмами, Курбан опять оказался в долине и здесь вынул из хурджуна ружье, положил его перед собой поперек седла… Иногда останавливался, прислушивался – будто хотел узнать, о чем это тихим шёпотом переговариваются травы… В здешних местах обычно много фазанов, их-то и хотел услышать старый мерген.
Но сегодня ему не попадалось буквально ни одной птицы. Как сквозь землю все провалились!
На фазанов он охотился редко – лишь когда не шла настоящая охота на джейранов… Сейчас он был рад и фазану: ему надо было показать мальчишке хоть что-то. После двух-трех хороших выстрелов он сказал мальчишке несколько слов – и добрых, и строгих… И отдал бы ружье.
И навсегда распрощался б с охотой…
“Может, я вышел из дому в несчастливый день?» – Медленно и внимательно он опять пересчитал дни… Да нет, счет был в его пользу!
“Да и старые люди говорят, что в среду любое дело удается, – подумал он. – Значит, я вышел из дому в самый раз». И он успокоился, как-то позабыв, что и сам уже старый человек… И сунул ружье в хурджун, и погнал ишака дальше. Его теперь не интересовали фазаны, которые нет-нет да и пролетали мимо. Он понял, что ему ни в кого уже не хочется больше стрелять…
С наступлением вечера задул ветерок. Он принес далекие запахи трав. Потом приполз запах полыни… послышался крик совы.
Стемнело. Саксаулы стали сейчас похожи на многоруких и горбатых чудовищ… А зато днем они – словно молодые женщины в зеленых покрывалах… Это прежде случалось с ним не раз: посмотрит на саксаул – вспомнит о жене. И бросит все, заторопится домой!
Сейчас он остановил ишака, развел огонь, снова поставил тунче. Бросил в пиалу остатки каурмы, сделал чай-чорбу, поел… На огонь со всех сторон стали ползти насекомые. Но он привык к ним, до времени не обращал на них внимания. Ящерицы подходили к костру совсем близко, а варан лежал поодаль и казался ненастоящим…
Напившись чаю, он сразу погасил костер, засыпал угли песком: держать ночью огонь – это собрать вокруг себя всех насекомых пустыни…
Уже в темноте Курбан положил голову на землю, но долго не мог заснуть… Было душно. Где-то рядом филин орал грубым голосом. Сон окончательно пропал. Старик слишком хорошо знал эту птицу: скоро филин не перестанет, будет кричать и кричать. А другие птицы прилетят и усядутся рядом и будут смотреть в его горящие глаза. И лишь на рассвете филин исчезнет…
Еще некоторое время старик лежал, глядя на звезды, но потом сел, потер занемевшие ноги – все равно ничего тут не вылежишь! Он решил поехать туда, где хоть немного было бы ветерка.
Уже глубокой ночью он добрался до какой-то пыльной белесой равнины и остановил ишака. Подумал было развести костер и попить чаю… Да понял: не сделать ему этого – уж слишком устал… Бросил в рот кусок мяса и некоторое время просто сидел на земле. С трудом распрямил спину, глотнул из кувшина. Вода была теплой… как кровь. Сполоснул рот. Лег и быстро заснул.
И приснился старому Курбану жуткий сон!
Пришла женщина к нему, опустилась на корточки, протянула руки: “Разве ты не знаешь меня? Я твоя жена». И улыбнулась… Не было у нее ни волос, ни бровей. А глаза огромные, белые.
Старик хотел отстраниться, не смог… И проснулся.
Обрадовался, поняв,
