Поклажа для Инера - Агагельды Алланазаров
Итак, ему предстоял дальний путь… А ведь он помнил времена, когда можно было отлично поохотиться, едва выехав из селения. Теперь уж все стало не то. Джейраны напуганы, и дети их напуганы, и дети их детей, которые только еще родятся когда-то, тоже напуганы уже. Все они очень хорошо знают, чего можно ждать от человека, и стараются держаться подальше, там, куда добираются немногие, но куда решил добраться старик…
Потом он вспомнил и совсем старое. Тот день ему вспомнился, когда отец впервые взял его на охоту.
Именно тогда он увидел, как люди стреляют джейранов без счета и совести. Рогатые головы с закрытыми глазами валялись на песке здесь и там.
– Что вы делаете? – говорил охотникам отец. – Посадите вы на цепь свою жадность!
Курбан хоть и был маленьким, понял тогда, что такое жестокость и алчность. Но прошли годы, и все получилось, как в пословице: ох, ненавидит змея мяту, а мята растет у ее норы… Во время войны Курбана поставили во главе специальной бригады по заготовке джейраньего мяса. В иные дни он и сам забывал, сколько их застрелил. Подойдет, засыпет песком, чтобы от мух оберечь, оставит отметку и дальше. Вот так он и любовался пустыней через прицел своего ружья.
Сейчас это все казалось старику далеким и нереальным, как плохой сон…
Но иногда вдруг его одолевала охотничья гордость, и он начинал рассказывать мальчишке о тех временах, когда к концу дня терял счет убитым джейранам. И видел, что мальчишка не может в это поверить. Да и в самом деле: как в это поверить, это надо увидеть, и тогда старик жалел, что те времена прошли безвозвратно…
Он ехал и ехал по долине, заросшей дикою розой. А над миром все ярче распускалось утро. Далеко было видно, как на умершей от зноя траве блестит роса. Казалось, сейчас старому мергену предстоит плыть по бескрайнему и очень спокойному озеру. Старик посмотрел ишаку под ноги, на эту вымершую теперь траву, и убедился, и порадовался, что весна в нынешнем году была щедрая: “Хороший дождь был!».
Остановился и, закрывшись ладонью от солнца, стал смотреть на расстилающуюся перед ним долину. Желтый ее замерзший ковер, еще раскрашенный яркими цветами, убегал далеко-далеко, до самого Хиндигуша, синевшего и темневшего на горизонте.
Учуяв человека, суслики со всех ног бросались к норам. Но ничего страшного не происходило, и потихоньку они высовывали головы наружу, опять начинали пересвистывать о чем-то своем.
Старик много всего знал о сусликах. Сейчас, глядя на них, он мог бы рассказать, что зверьки будут делать дальше… По утрам они любили погреться у своих нор. Если поблизости не пахнет шакалом или кем, нибудь еще страшным, они могут часами сидеть на солнышке, пока до костей не прогреют свои толстые бока! А то бывает, отправляются к соседям. Залезают в норы, выбираются наверх, и, конечно, осыпают много песку. Потом долго, старательно выгребают его.
Иногда собираются в небольшие компании и устраивают игры. Потом вдруг ныряют в свои подземные дома и нету: из старого входа вылазят, а проделывают новый, выбираются наверх и сидят присмиревшие, словно усталые – как жены, что ожидают с работы своих мужей.
Старик собрал немного дров, вскипятил чай и теперь пил его, наблюдая за сусликами, за их молчаливыми разговорами… Один из них пронесся с какой-то деревяшкой в зубах. Остановился на миг, глянул круглыми бусинками глаз – и дальше. Не от испуга, а просто по делам. Пропал за пригорком…
Раньше старик никогда особенно не присматривался к сусликам. Пожалуй, даже относился с некоторым презрением к их бесполезной жизни. Теперь было по-другому, потому что еще выходя из дома, он знал, что идет на охоту в последний раз. И он от души пожелал этому незнакомому зверью всякого добра… А какого – и сам, наверное, не мог бы толком сказать. Может быть, просто чтоб они всегда жили, чтоб во все времена продолжалось их племя… Потом он подумал, что эти мысли у него не настоящие, а просто от старости.
Потом он вдруг подумал о змеях… Ему было неприятно даже само слово, само их имя – змея. И сразу вспомнил свои встречи с ними…
Тогда ему было лет пять или шесть… да, лет пять или шесть.
Однажды, пожевав наскоро хлеба, он вылетел из дому на поиски ребят… Вдруг его остановил старик:
– Эй, мальчик. Ты ведь сын мергена? – Он молча кивнул в ответ, ожидая, что будут дальше.
– И ты, должно быть, смел, сынок?
– Я смел! – ответил он, не задумываясь.
– Тогда погладь ее по голове. – Сказав это, старик вынул из-за пазухи змею и сунул ее Курбану чуть ли не прямо в лицо… Впервые тогда он понял, как отвратительны змеи, как он ненавидит их. И невольно отпрянул назад.
А его настоящая встреча со змеей произошла много позже – когда он стал взрослым, когда казалось, что большая часть жизни уже позади… Он в ту пору охранял Бадхызский заповедник.
День был летний и очень жаркий. Курбан слез с коня, вскипятил чай. Летом он обычно пил чай в зарослях саксаула. Потом вешал халат на ветки, ложился в тени и спал. А немного отдохнув, продолжал осматривать свой участок.
Вот и тогда он пожарил мяса, поел, попил и, выбрав тень подлиннее, прилег…
Проснувшись, он почувствовал на себе какую-то тяжесть. Он не вздрогнул, не испугался, а скорее испытал любопытство. Тихо поднял голову и на своей груди, именно там, где билось его сердце, увидел большую змею, которая лежала, свернувшись в клубок.
Курбан и раньше слышал рассказы, которые скорее казались ему легендами – что будто змеи любят слушать, как бьется человеческое сердце… Теперь словно бы кто-то мстил ему за это неверие.
Тихо-тихо Курбан опустил голову, прикрыл глаза. Он надеялся обмануть змею, чтобы, не дай бог, она не заметила, что человек проснулся.
Но обмануть змею Курбан не смог. Палило солнце, а его до костей пронизывал холод, его трясло. Под рубахой медленно ползли капли холодного пота.
Змея сразу услышала, что со спокойным сердцем человека что-то случилось. И это что-то не понравилось ей. Она тихо двинулась, разворачивая свои кольца, поползла с груди, опустила сперва на песок голову, а потом соскользнула вся… Исчезла куда-то…
Это было теперь тоже очень давнее. Но Курбан-мерген все помнил
