Поклажа для Инера - Агагельды Алланазаров
Сержант Филев осматривал окресность в бинокль, оставленный ему лейтенантом Буйновым. Глядел он долго и внимательно, словно ждал, что сейчас откуда-нибудь появится враг. Рядом с ним, дымя сигаретой, стоял сержант Фролов.
– Фрол, а что ты будешь делать, если сейчас покажутся танки? – спросил Филев.
– Будь спокоен, не появятся. Если ты ждешь немецкие, то их еще в 1945 году сдали на металлолом, – засмеялся Фролов.
– Ну, а если все же появятся?– приставал Филев.
– Да брось, ты, откуда им взяться?
– Да, с тобой все ясно, Фрол. Стесняешься признаться, что боишься?
– Слушай, ты ко мне не цепляйся, сам не струсь. А если на то пошло, покажутся танки, сам первый удерешь, – громко сказал ему Фролов.
– А ты что будешь в это время делать? – ехидно спросил Филев.
– А я, когда ты будешь удирать, стану сержантом Фроловым и останусь на этом месте, потому что за моей спиной Родина!
– Ну, прямо Панфилов! – засмеялся Филев, хлопнув его по плечу.
Не успели они закончить свою перепалку, как с той стороны, откуда они ждали танки, показалась машина. Это была почтовая машина. В тот день Бабагельды получил в одном конверте сразу два письма.
Одно из них написала Марина Максимовна.
“Мой дорогой воин! Если помнишь, я писала тебе, что ничего не смогла узнать о твоем дяде. Я очень рада, что ты так упорно ищешь хоть какой-нибудь след о нем. К сожалению, я мало чем могу помочь тебе, ведь я не воевала здесь, а лишь была в составе санитарного батальона. Но в конце концов, появилась небольшая надежда. Лет пять или шесть тому назад сюда приезжал полковник запаса, воевавший в этих краях. Я взяла да и написала ему письмо, объяснив, что нам нужно узнать, и про тебя рассказала ему, попросила помочь. И вот недавно получила от него ответ. Посылаю его тебе, почитай.»
“Уважаемая Марина Максимовна!
Если бы я не ездил в Москву на встречу со своими однополчанами, я вряд ли смог написать ответ на ваше письмо. Потому что именно ваше письмо заставило меня выступить на этой встрече. И один капитан из нашего полка рассказал мне вот что: он помнит, что в разведгруппе у него был один туркмен. Возвращаясь из разведки с “языком», их обнаружили немцы. Им пришлось оставить группу прикрытия, разведчики успели уйти к своим, а там, где остались ребята, прикрывающие их, началась сильная перестрелка. А через три дня, когда наши перешли через Неман, они увидели трех повешенных на дереве солдат, среди них был тот солдат-туркмен. Его фамилия, кажется, Алтмышев, ефрейтор. А имени капитан не помнит. Он только помнит, что парень этот был, кажется, из Кушки, но это очень не точно. Много ведь времени прошло с тех пор, мог и забыть. Да, еще одно – все трое похоронены рядом с полком, где служит ваш десантник. Возможно, они были первыми, кого здесь похоронили. Вот все, что я могу вам сообщить. Полковник М.А. Кусочкин.»
На следующий день после возвращения с учений Бабагельды написал в газету “Яш коммунист» письмо о том, что на литовской земле погиб и похоронен туркменский солдат по фамилии Алтмышев.
* * *
В один из весенних дней рота старшего лейтенанта Буйнова возвращалась в полк со стрельбища. Не доходя до памятника, послышалась его команда: “Рота…а! Смирно! Равнение на памятник!». Строй замер, сомкнул ряды, солдаты повернули головы на памятник. Бабагельды краем глаза увидел, что возле памятника стоят люди, одетые по-туркменски. Два парня-подростка держали в руках цветы, а женщина, их мать, опустилась на колени и положила голову на могильный камень. “Родственники Алтмышева, – догадался Бабагельды. – Вот и еще один погибший солдат нашел своих родных, а они его», – подумал он и горячая волна обожгла его сердце.
Рота старшего лейтенанта Буйнова, отдав честь и четко отбивая шаг, проходила мимо братской могилы.
Перевод Л.Васильевой. 1988 г.
НОВЕЛЛЫ
СТАРИК
Когда Курбан-мерген выехал из селения, еще не рассвело. Лишь на востоке, вдали, светлело неторопливо, алело. Ишак трусил понемногу, и Курбан сам не знал, то ли дремлет пока, то ли уже проснулся.
Лишь выехав в знакомую долину, он почувствовал, что все, наконец, – проснулся. Утро было довольно свежим, и Курбан с удовольствием запахнул полы верблюжьего халата, покрепче подпоясался… Звуки аула уже почти исчезли. Лишь редко ему слышался крик ишака, то будто собачий лай, то утреннее пение петуха. А может это только казалось?.. Когда же старый Мерген отъехал еще немного, исчезли и эти, словно бы кажущиеся, звуки.
В сером рассветном воздухе трудно было что-то как следует разобрать, но Курбан и так знал, что уже почти доехал до того места, которое называется Енгезли: он чувствовал знакомые запахи. И только теперь, услышав их, по-настоящему понял, как соскучился по пустыне… Еще немного развиднелось. Курбан оглядывался по сторонам, с особой такой, стариковской внимательностью.
Два года он собирался поохотиться в пустыне. И… не мог собраться. Его все не отпускал тот мальчишка в белой рубахе, в черных туркменских штанах и расшитой узорами тюбетейке… Да, он приходил к старику всегда в одном и том же одеянии. Бывали дни, он не отставал от мергена ни на шаг. Ходил, как ласковый ягненок ходит за маткой.
Курбан ждал этого мальчишку много лет. Часто думал о нем. Ему казалось, что мальчишка должен быть из его древнего рода, и непременно – из жителей пустыни. И вырос он среди саксауловых зарослей…
Иногда из дальней памяти всплывали мысли его детства. И эти мысли старик отдавал мальчишке… Да, он не сомневался: мальчишка думает так же! Например, вот: “Отчего пустыня такая горячая?». И отвечал сам себе: Наверное, кто-то развел в ней большущий костер!».
Справа от себя, но неведомо где, старик услышал звонкую чистую песню. Попробовал приглядеться… да разве увидишь! Это пел жаворонок в утреннем небе…
Путь старику предстоял неблизкий, и он поторапливал своего ишака: поскорее хотелось начать охоту. Но не здесь, конечно. Он не любил охотиться на авось. Никогда этим не занимался. И шел в пустыню только когда наверняка знал, что убьет зверя.
Вот и сейчас ему не надо было гадать. Погода сама подсказывала, где сейчас может быть его добыча. Он слишком хорошо
