Жар - Тоби Ллойд
– Ты не в себе.
– Ты сегодня это уже говорил.
Товия посмотрел на сестру, улегшуюся на кровать. На Элси был только талит катан, и нельзя было не заметить, какая она худая. Кожа да кости.
–Ты когда-нибудь задавался вопросом, почему вообще зейде хотел, чтобы его кремировали? – спросила она.
– Какая разница? Если честно, я полагал, Ханна это придумала.
– Нет-нет, ты что, она еще преуменьшила. Он мне сам говорил. Дед до конца оставался в своем уме и знал, чего хочет.
Товия силился подавить раздражение. Он пришел сюда не разговаривать о том, что было десять лет назад. Но в их разговорах тон всегда задавала Элси.
– Я так полагаю, ты сейчас скажешь, что его мучило чувство вины, – заметил Товия.
– Нет, не просто чувство вины. Жаль, что ты постоянно язвишь. И вечно все упрощаешь. Эли Шульц, папин любимый автор, писал, что, бежав во время Шоа из континентальной Европы, чувствовал себя так, будто спасся от неминуемого исхода. Он понимал, что так говорить ужасно, но именно это он и чувствовал.
– И что с того? Эли Шульц – трепло. Нет никакого неминуемого исхода. Реально то, что здесь и сейчас.
Он стоял на коленях подле кровати. И только тогда осознал: то, что он пришел ей предложить, невозможно. Ему не вырвать ее отсюда. Слишком долго все тянется. И самому не вырваться.
– Чего ты хочешь? – спросила Элси.
– Я хочу, чтобы ты поправилась.
Элси кивнула – то ли согласно, то ли задумчиво.
– Я так понимаю, ты не сходишь на кухню и не принесешь мне выпить?
– Не схожу. Ты же все понимаешь.
– Жаль. – Элси выпрямилась. – А если я не хочу поправляться? Ты об этом задумывался? Что если я не больная и не одержимая, а просто такая. Может, мне нравится, когда все вокруг меня бегают, перепуганные до смерти. Куча внимания и ноль обязанностей.
Товия встал, отошел от сестры. Она, как кошка, следила за ним глазами.
– Я же не идиотка, – продолжала Элси, – я прекрасно отдаю себе отчет в том, что делаю. Я даже в детстве, чтобы не идти в школу, прикидывалась перед мамочкой больной, и это всегда срабатывало.
– Не может этого быть. – Товия оперся об угол книжного шкафа и повторил, уже в полный голос: – Не может этого быть.
Элси рассмеялась.
– Ой, Тувс. Иди сюда. Может быть абсолютно все, ты разве не знал?
Она смеялась, когда Товия закрыл за собой дверь, точно пытался заглушить ее смех. Мне хочется думать, что у подножия лестницы в мансарду Товия замялся. Мне хочется верить, что он задержался там, гадая, получится ли еще примириться со мною.
* * *
Кто-то, должно быть, поднимался в мансарду, когда я спустилась к ужину, потому что окна опять оказались закрыты. Меня возмутило такое вторжение в мое пусть временное, но пристанище; теперь в комнате духота. Перед тем как лечь спать, я распахнула окна, впустив ветерок.
Зря я, конечно, не вернулась домой на автобусе. Теперь вот сиди в этом старом доме, где тебе не рады, торчи до утра в этой жуткой мансарде. Даже толком не покурить. Когда я ложилась в кровать, стены плавно покачивались. Я сбилась со счета выпитого вина, не говоря уж о виски. Та ваза не шла у меня из головы. И крик Элси. В юности мне казалось, нет ничего ужаснее, чем лишиться рассудка, это страшнее и слепоты, и паралича. Ты все время обнаруживаешь, что мнившееся тебе надежным и прочным не более чем фантом, что ничему нельзя доверять, ни друзьям, ни собственным чувствам, ни даже воспоминаниям. Не так ли живет и Элси? Мансарда была буквально пропитана грустью. Ею сочились стены.
Я то задремывала, то просыпалась. Вечер уже представлялся мне смазанно, смутно. Неужели Товия впрямь затеял тот жуткий скандал с родителями? Я вызывала в памяти членов семьи, но их черты расплывались. Словно я сидела за столом с манекенами, деревянными болванами со стертыми неразличимыми лицами. Все, кроме Товии: его глаза с набрякшими веками смотрели на меня так же ясно, как прежде. Я вспомнила, что он планировал. Навсегда оградить Элси от влияния родителей. Как в сказке.
В какой-то момент я села в кровати; мне показалось, в мансарде стоит силуэт в длинных, ниспадающих на пол одеяниях. Я прислушалась и услышала слабый хрип, как будто кто-то задыхается. Я окликнула пришельца, и он повернулся ко мне. Даже во сне все это внушало не столько страх, сколько брезгливость. Да, было нечто гадкое в том, что покойник отказывается покидать комнату, где некогда обитал, как если бы при тебе хирург вскрыл чью-то грудную клетку, а там – гляди-ка – бьется тугое сердце. Пришелец приблизился, протянул ко мне руки. В одной руке свеча, второй – пустой – делает жест. «Наверное, спички просит», – подумала я, но помочь ему было нечем. Тут ветер раздул занавески, и в свете уличных фонарей я увидела, что одна.
Чуть погодя меня разбудили голоса, разорвавшие тишину дома. Очередной жуткий скандал. Я выбежала из комнаты. В коридоре никого, голоса – теперь еще более возбужденные – доносились снизу. Дом залило загадочное сияние, хлынуло вверх по лестницам, плескалось о стены. Оно было такого же цвета, как тот свет, который некогда сочился из-под двери Товии. Я принялась спускаться, оступилась, едва не упала и поняла, что еще не протрезвела.
Дверь Гидеона была заперта. Но та, что вела в комнату его родителей, была приоткрыта. Изнутри доносился чей-то голос. Кажется, Эрика. Потом послышался громкий стук, будто кто-то шагнул; заскрипели старинные половицы. Чтобы меня не увидели, я юркнула в комнату напротив комнаты Эрика и Ханны, надеясь, что там никто не живет. Окно распахнулось, в комнату лился свет. Стоявшая посередине кровать пустовала, но прежде в ней явно лежали. У шкафа высилась стопка книг. Я догадалась, что это комната Элси. Но где тогда Элси?
– Почему везде свет? Неужели нет ничего святого? – грянул на весь дом голос Эрика.
Он с топотом спустился по лестнице, помедлил возле комнаты Элси и двинулся дальше. Я вышла из комнаты и увидела на площадке Гидеона в халате, он зевал, потирал глаза.
– Что случилось, не знаете?
Мы вместе направились вниз. С каждым шагом таинственный свет становился все ярче, я чувствовала его тепло. И лишь спустившись с нижней ступеньки, учуяла запах гари. Мы двигались осторожно, чтобы не наступить на осколки. Зеркало, стоявшее напротив вешалки, раскололось надвое. В отражении на меня угрожающе глянуло разорванное лицо.
Эрик стоял у
