Жар - Тоби Ллойд
Эпилог
На вершинах утесов под яростными углами росли кусты, их узловатые корни отчаянно цеплялись за сушу, море давно грозилось их уничтожить. Тень девушки удлинялась. Вскоре опустится ночь, снова купа холодных часов, колючая темнота. Сколько она уже тащится по этой тропинке? Когда она ела в последний раз? Время тянулось, сминалось. Зелень персика запятнал лиловый синяк; приглядись – уже прорастает белесый пушок. Чуть поодаль, над морем хлопала крыльями чайка, силясь удержаться на месте. Девушка опустила взгляд, посмотрела на свои ноги. Скользнула глазами по трещинам в почве, точно читая иноязычный текст. На земле кишела жизнь. Дождевые черви бабочки муравьи паучки травы бурьян одуванчики чертополох. Кишела и смерть. Мертвые цветы. Раздавленные пчелы. Растоптанные стебельки. Трупик вороны, кишки наружу, насекомые облепили рану. Посмотри теперь на себя, нахальная птица, некогда блестящая, черная и стремительная. Побережье Норфолка. Она бы его не выбрала, но выбирать не пришлось. Вынесло течением. На краю ее поля зрения в сумерках белела старая ветряная мельница. Прибрежная тропка бежала вдаль. Иди себе и иди бесконечно. Если обойти все побережье, окажется ли она снова на этом месте? Вспомнит ли она его? Вздрогнет, очутившись здесь снова. Все души существовали прежде – существовали на небе – и здесь, внизу, на земле, может, сотни раз. Дежавю – смутное воспоминание о том, что стерлось из памяти. Даже не стерлось: подернулось дымкой. Она впилась взглядом в мельницу. Туда она и отправится, не останавливайся, шагай, я не устану, пока не дойду до мельницы, не чувствую боль, переставляю ноги, мельница вырастет прямо передо мною. Если свет не погаснет. Впереди на тропинке один человек, нет, двое, их там двое, двое мужчин. И не спрятаться никуда. Очередные Карлы. Мир полон Карлов. Этот вчера, на «тойоте». Его руки на ее теле, его язык у нее во рту, меж ног у него твердо. Отвали от меня! Пусти! Пошел! Теперь вот эти двое. Шепчут, когда она проходит мимо: «Все в порядке, дорогуша?» Кто тебе здесь дорогуша. «Точно? А то мы на машине, можем тебя подвезти. Телефон у тебя есть? На, возьми мой, не стесняйся. Позвони кому-нибудь». Она даже не оглянулась посмотреть, ушли ли они. Они ничего не знают. Если она захотела бы, столкнула бы их с обрыва. И разбились бы насмерть, все кости переломали, сорвавшись с бровки. Она шагала, тропинка тянулась дальше. В мире нет никого, только она. Только она и это. Только темнота, тишина, безмятежность и холод, и бескрайнее великодушие всего сущего. Ледяной ветер и бесконечное море. Звезды как глаза. Ариэля здесь нет. Она побывала везде и нигде его не нашла. Она-то была уверена: стоит вырваться на свободу, и она непременно его отыщет, он усядется с ней и расскажет ей все, раскроет сокровенные тайны вечности. Тысяча дверей отворится разом. Молния поразит ее душу. Глупости…как же глупо. Мальчика здесь нет, он где-нибудь в море или среди звезд, если вообще где-то есть. Далеко ли она зашла? Сотня, две сотни миль. Зейде рассказывал, что древние мистики вычислили величину Бога. Ступни его длиной тридцать миллионов фарсахов. Фарсах – это много, мили три-четыре. Для сравнения: это в сто раз больше окружности солнца. Не то чтобы зейде употреблял слова вроде «окружность». И если ты полагаешь, что не можешь Его увидеть, то вот почему. Это как наша планета. Каждый школьник знает, что у Земли форма стеклянного шарика, нет? Маленький шарик. Тут синее, тут зеленое. Но посмотри вниз, посмотри себе под ноги. Видишь ты этот шарик? Видишь сине-зеленый узор? Ничегошеньки ты не видишь. Он слишком большой, ты слишком близко. Так если Господь ближе, чем рубашка на твоем теле, и если одна лишь Его ступня в сотню раз больше солнца, как ты хочешь Его увидеть? Оно и к лучшему. Взглянешь в Его лицо – тут тебе и конец. Но если небо расступится на мгновенье. Если солнце померкнет, луна расколется, небеса разорвутся и океаны затопят рай, а там Он, прекрасный, огромный, страшный, старше горных хребтов, пришелец из времени древнего, бесконечного, разве это не стоит увидеть. Разве ради такого не стоит и умереть. Тот мальчик, наверное, знает, если только она сумела б его отыскать. Тот грустный-прегрустный мальчик. Вырванный со страниц Библии. Как можно не верить в Бога? Зейде рассказывал, что порой в лагере ему было так холодно, так голодно, так больно, что он переставал существовать в своем теле. Оно просто отпадало. Немело. Как будто я умер. И я тебе скажу, это вовсе не так уж плохо. Мертвым быть хорошо. Ветряная мельница не становится ближе. Почему не признать очевидное? У нее агония. Никогда еще в жизни ей не было так больно. Ноги живот голова кончики пальцев легкие все все все горит. Как когда она слишком долго держала спичку и пламя поцеловало большой палец ее руки. Ни онеметь ни вырваться из телесности. Никакого облегчения нигде. И она сама сотворила это с собой. Как она могла?
Скверный ребенок. Испорченный ребенок. Ребенок, не женщина, ребенок. Глупый, глупый, глупый, но скверный. Она двигалась к вечному уходу, вокруг нее сгущалась тьма, она верила, всё, конец, здесь она и умрет. Последнее откровение. Ну да ничего страшного. Мертвым быть хорошо. Она легла отдохнуть. Трава под ней была топкой и сыроватой. Сойдет и так. Над морем на горизонте замигал огонек. Эйн Соф. ןיאֵ ףוֹס. Туман в гуще темного пламени, не черного, не белого, не красного и не зеленого. Само по себе бесцветное, пламя дает цвет и свет всему сущему. Она никогда еще не видела такого света. Она сдалась, окунулась в бездонную черноту, и чернота ее поглотила.
Благодарности
Родитель у романа один, а вот тетушек, дядюшек, крестных и неожиданных доброжелателей – сколько угодно. Всем им причитаются слова благодарности.
В первую очередь я хотел бы поблагодарить моего агента Бекки Томас, она искусно провела меня по этому пути от документа в Word до книги в твердой обложке. По дороге мне посчастливилось встретить двух несравненных редакторов, Фредерико Андорнино и Лорен Уэйн, они ждали от меня результатов еще более высоких, чем я сам от себя ждал. Также спасибо Холли Нокс и всем сотрудникам Sceptre, спасибо Эмии Гуэй и команде The Avid Reader, Сейлиэн Сент-Клер из литературного агентства Lewinsohn, Джеймсу Пьюзи и Николь Этерингтон из Blake Friedmann.
