После завтрака - Дефне Суман
И я бы все это сделала, если бы сидящая в кресле-каталке женщина, с которой я на мгновение успела встретиться взглядом, была моей мамой. Но ее телом, от которого остались кожа да кости, завладел какой-то другой дух. Нет, это была не моя мама, которая в детстве водила меня по субботам на утренние детские спектакли, которая прижимала меня к себе и обнимала, когда мы садились в фаэтон, чтобы поехать на пляж Йорюк-Али; не моя мама с нежной, как у персика, кожей. Эта больная женщина была совершенно другим человеком, и меня она не знала.
Я выбежала из сада. Одна поднялась на Айя-Йорги и сидела под куполом церкви, пока не закончилось вечернее богослужение. Когда стемнело, меня отыскал Садык-уста.
Мама заболела циррозом и была при смерти. Садык-уста и Фикрет положили ее в комнату на втором этаже, где она жила подростком. Она не хотела нас видеть. И все же ночами, когда мне никак не удавалось уснуть, я пробиралась к ней. Мама лежала на односпальной кровати с латунным изголовьем, повернувшись к стене. В лунном свете, просачивавшемся сквозь щелку между занавесками, я смотрела на ее волосы, рассыпанные по голым плечам, на укрытое одеялом костлявое тело. Что делает человека знакомым нам, любимым существом? Внешний вид? Голос? Общие воспоминания? Или некая связь, о которой знают и которую хранят двое? Что происходит с любовью, когда одна из сторон обрывает эту связь? Надеясь на чудо, я забиралась к маме под одеяло. Даже запах ее изменился.
Я прикасалась к родинке на ее спине. В детстве, когда мы вот так лежали вместе, мама иногда просила почесать ей спину, но всегда напоминала, чтобы я не задела родинку. Теперь она была единственным доказательством того, что эта женщина – моя мама. Так, не убирая пальца от родинки, я и засыпала.
Утром мама просыпалась и начинала кричать. Я вскакивала с кровати. Мама требовала, чтобы ей принесли выпивку. Ругалась, плакала, умоляла. Когда я, пятясь, выходила из комнаты, она разражалась проклятиями. Проклинала свою жизнь, папу, который бросил ее здесь и исчез, Садыка, но в первую очередь – свою мать. «Шлюха Ширин! – кричала она. – Всех нас продала! Бездушная, лицемерная тварь! Садык, принеси мне джину! Нур, Фикрет! Ребята, дайте мне хоть глоточек, если не хотите, чтобы я умерла!»
Так и прошло все лето. Бабушка не выходила из своей студии, рисовала картину за картиной, как сумасшедшая. По вечерам принимала гостей. Чтобы те не слышали маминых воплей, стол в любую погоду накрывали в самой дальней от дома и близкой к морю беседке. За мамой ухаживал Садык. Фикрет сбегал в Стамбул, жил вместе с папой в Мачке. Я, нарушая запрет, уходила в сосновый лес. Там с девушкой могла случиться беда, но мои беды поджидали меня дома. Встречаться с друзьями из клуба «Шерефоглу» не хотелось. Все они были внуками бабушкиных знакомых, моя мама выросла бок о бок с их матерями, и те сплетничали о ней, играя в покер за покрытыми зеленым сукном столами и попивая ледяной чай. Мои друзья не могли не знать, что Сюхейла Булут, известная всему острову своей красотой и грацией, бьется в припадках на втором этаже нашего дома, в комнате с закрытыми окнами и запертой дверью, поливает всех бранью и требует принести ей джина.
Очень одиноко мне было.
Одним августовским утром маме стало хуже. В тот день разбушевался лодос. По всему острову пахло сточными водами и лошадиной мочой. Берег перед домом был покрыт водорослями, медузами и мусором. Мы завтракали в столовой: бабушка, я и Фикрет. Бабушка попросила выключить Альбинони: голова, мол, разболелась. Фикрет, должно быть, тоже что-то почувствовал, потому что накануне поздно вечером сел в Бостанджи на пароход и приехал на остров.
Встревоженный Садык-уста вбежал в столовую и проговорил, заикаясь:
– Госпожа Ширин, у Сюхейлы приступ. Нужно скорее позвать доктора Кемаля!
Фикрет бросился в прихожую, к телефону, а мы с бабушкой остались за столом, заставленным хлебом, сыром, колбасой с фисташками. Еда не лезла в горло. Бабушка бормотала под нос что-то нелестное в адрес Фикрета, как будто это он был виноват в маминой болезни. На самом деле, как я понимаю сегодня, она имела в виду моего отца. Это ведь он охмурил девочку в самом нежном возрасте и лишил ее блестящего будущего. Не знаю уж, какое блестящее будущее готовила Ширин Сака для своей дочери. Но признать, что та выскочила замуж за первого встречного, только чтобы сбежать от матери, она не могла. В детстве я не способна была это понять, но кое-что замечала. Чувствовала бабушкину неприязнь к отцу и к Фикрету, как его сыну. На меня, девочку, эта неприязнь не распространялась, но я не могла не дышать пропитанным ей воздухом, сидя за завтраком. Возможно, это был гнев на всех мужчин. Не исключено, что причиной этого гнева, который Ширин Сака носила в себе и выплескивала на нас, был ее отец, что бы он там ни наделал в свое время.
Я вдруг поняла, почему Фикрета преследуют мысли о прадеде. Он хотел найти причину гнева Ширин-ханым. Бабушка с самого детства давала брату понять, что он лишний. Лишний в этой семье, в этом мире, во всей вселенной. В том, что случилось с мамой, был виновен если и не лично он, то мужчины вообще. И теперь Фикрет надеялся, раскрыв тайну нашего прадеда, сбросить с себя гнетущий груз вины. Он хотел быть прощенным. Хотел доказать свою невиновность. Поэтому ему так нужно было найти в прошлом какое-то покрытое завесой тайны преступление.
Я устал от этого постоянного чувства вины, Нур. Понимаешь?
Да, Фикрет, понимаю, но до чего же по-детски ты мыслишь!
Как оказалось, тот день, когда над островом бушевал лодос, был поворотным моментом нашей жизни. Осмотрев маму, доктор Кемаль спустился в столовую и позвал нас троих. Его лицо было озабочено, голос строг:
– Сообщите супругу, пусть приедет. Она может не дожить до вечера.
Тихо вошел Садык-уста, сел на табурет у двери. У него дрожали губы. Дозвониться папе мы не смогли. Фикрет, Садык и я по очереди дежурили у маминой постели. Садык клал компрессы из смоченной в уксусе ткани на ее лоб и на отекшие, ставшие толстыми, как колоды, лодыжки. Доктор Кемаль остался с нами. Бабушка заперлась в библиотеке и весь день оттуда не выходила. Мамин живот опух и раздулся, под глазами набрякли фиолетовые
