После завтрака - Дефне Суман
Обалдев от жары и скуки, я плавала от одного пляжа нашего поселка до другого, отдыхала на камнях и возвращалась назад. Мама же, за исключением тех минут, когда расстраивалась из-за моего одиночества и детской неуклюжести, проводила время с удовольствием. Поскольку она не купалась, то весь день сидела в пляжном баре, потягивая джин с тоником и играя в покер. Страсть к покеру у нее была с юных лет, когда она научилась этой игре на Большом острове. Ее друзья собирались за покрытыми зеленым сукном столами на свежем воздухе, пили ледяной чай с мятой из хрустальных графинов и играли в покер… Фикрет, можно сказать, пустился во все тяжкие. Ночи он проводил в бодрумских клубах, а днем отсыпался. Отец же сидел под вентилятором у маленького телевизора и смотрел футбол.
В этом году мы собирались поехать в «Актур» не на две недели, а на все летние месяцы. Мама давно мечтала о летнем домике подальше от Большого острова и бабушки. Она верила, что если мы окажемся вне сферы влияния Ширин Сака, то отец проведет с нами все лето. Поэтому каждой весной она просила папу снять домик у моря на весь сезон, но никак не могла добиться своего. И вот в конце концов он сдался и пообещал провести лето в Бодруме вместе с нами.
Но теперь все планы поменялись. Если мы едем на остров, то, значит, не едем в Бодрум. Судя по тому, как тщательно Садык-уста опустошил холодильник, квартиру в Мачке мы закрываем до осени. Моя радость мгновенно потухла. С мамой случилось что-то настолько серьезное, что капельницей в отделении скорой помощи не обойтись. Не думай о самом плохом, Нур! На острове все наладится. Я была подростком, слишком занятым самим собой, чтобы понимать, как тяжело маме проводить летние месяцы под одной крышей с собственной матерью. У меня были друзья в клубе «Шерефоглу». Мы играли в теннис в полуденную жару, устраивали «верблюжьи бои» в бассейне (девочки залезали на плечи мальчикам и пытались столкнуть друг друга в воду). В этом году, может быть, меня будут приглашать на дискотеках на медленный танец. За зиму я подросла, оформилась и уже не была гадким утенком. В лебедя я тоже еще не превратилась, но неуклюжесть ушла, в движениях рук появилось изящество. Может быть, я начну с кем-нибудь встречаться. Не думай о самом плохом, Нур, говорила я сама себе. Мама выздоровеет, она всегда выздоравливала. Снова бросит пить. На два-три месяца. Снова станет утонченной и очаровательной Сюхейлой Булут, нежной, словно глоток абрикосового сока.
С такими мыслями, накатывающими на меня, словно злые волны, я дошла до начала проспекта Куртулуш. Улицы опустели. Магазины давно закрылись, из ночных питейных заведений сочился в узкие темные переулки тусклый свет. Вышибалы, стоявшие у дверей, обладали достаточно острым слухом, чтобы услышать поскрипывание моих босоножек. Когда я проходила мимо их переулка, они поворачивали головы в мою сторону и с подозрением осматривали меня с ног до головы. Здесь мне следовало бы поймать такси. Ночной Стамбул – не лучшее место для женщины. Со мной ничего плохого никогда не случалось, но порядки здесь устанавливают отморозки, которым ничего не стоит унизить меня. Наказать. Одинокая женщина, идущая по улице ночью, представляет угрозу для власти мужчины. Я была правонарушительницей. Вокруг, в этих переулках и на проспектах, было немало мужчин, искренне уверенных в том, что, поучив меня уму-разуму, они обеспечат общественный порядок и процветание.
Назло им я сунула руки в карманы и повернула в сторону Харбийе. Неподалеку от театра «Кентер» автомобили притормаживали у тротуара и опускали стекла до середины. Только тогда из укромных уголков под козырьками подъездов робко показывались транс-женщины в коротеньких платьях, обнажающих красивые ноги, и после короткого торга садились в машины. Почти все они сознавали, что в конце пути их может ждать смерть. Наверняка сознавали. Ведь столько транс-женщин становятся жертвами убийц! Для мужчин, считающих себя стражами порядка, они еще худшие правонарушители, чем я. Само их существование и сделанный ими выбор представляют угрозу мужской власти.
Маму привез на остров папин шофер Шюкрю. Сам папа не приехал, заказал в муниципалитете машину скорой помощи. Обгоняя фаэтоны и велосипедистов, эта машина доехала до нашего дома. Открылась калитка, зазвенел колокольчик. Шюкрю вместе с водителем скорой помощи пересадили маму в кресло-каталку. Я быстро отвернулась, но все же успела увидеть: от мамы остались кожа да кости. Щеки так ввалились, что ее можно было принять за какую-то другую женщину. Белки глаз пожелтели, кожа приобрела зеленоватый оттенок. Много лет спустя увиденное у садовой калитки вспоминалось мне, когда я писала репортажи о женщинах, объявивших бессрочную голодовку. О тех, кто умирал в домах сопротивления, не говорили «умерла». Говорили «угасла». Вот и мама угасала. Душа готова была отлететь от тела. Глаза и кожа давно потеряли свой блеск. Передо мной был мешок с костями, от которого не исходило ни тепла, ни света.
Но все это я еще могла вынести. Я с нетерпением ждала того дня, когда маму привезут из больницы. Я обниму ее. Помогу ей бросить пить. Буду катать ее на фаэтоне по Большому кругу. Как в детстве, мы будем собирать с ней плоды земляничного дерева на каменистых склонах. Она будет дышать свежим воздухом на мысе Дильбурну. Я уже достаточно взрослая, чтобы стать маминой подругой. Она не будет чувствовать себя одинокой,
