После завтрака - Дефне Суман
Потом погода неожиданно изменилась. Порывы сильного ветра подняли пыль в саду, по окну застучали ветви акации. На море вспенились волны. Тучи закрыли солнце. Я спала на полу, на коврике, и вдруг проснулась. Мама смотрела на меня остекленевшими глазами. Рука свесилась с кровати. У меня замерло сердце. Неужели умерла? Я посмотрела на Садыка. Тот, закрыв глаза, сидел на краешке кровати. Мне послышалась та давнишняя колыбельная. Я перевела взгляд на маму, уже уверенная, что она мертва. Но мама моргнула. Потом еще раз. И еще. Шевельнула свесившейся с кровати рукой. Я своими глазами увидела, как душа возвращается в тело, с которым уже готова была расстаться. Послышался шепот:
– Утро настало, Нур? Солнце встает?
Садык-уста открыл глаза и посмотрел на протянутую ко мне мамину руку. Смотрел и смотрел, не шевелясь. Потом закрыл лицо обветренными сухими руками с фиолетовыми прожилками вен и заплакал навзрыд. Слезы рекой катились по морщинистым щекам. Впервые в жизни я видела, как он плачет. Я вскочила на ноги. Подбежала к окну, распахнула его. В комнату ворвался ветер и шелест акации.
– Фикрет! – закричала я изо всех сил. – Скорее сюда! Мама проснулась! Скорее!
Захлопали двери, послышались шаги на лестнице. Вошел доктор Кемаль, а за ним, впервые за все время маминой болезни, – бабушка. Потом, запыхавшись, вбежал Фикрет. Доктор Кемаль измерил маме температуру, осмотрел язык, заглянул в глаза. Мы стояли у постели, готовые выслушать его вердикт. Доктор Кемаль взял у мамы кровь, разлил ее по пробиркам. Пощупал пульс. Посмотрел на внутреннюю сторону маминых ладоней. Надавил на распухший живот. Послушал дыхание. Потом выпрямился и присел на край кровати. Мы боялись пошевелиться. Бабушка стояла, опершись на Садыка. Когда доктор Кемаль провел рукой по лбу и пригладил волосы, мы затаили дыхание. Наконец он заговорил, глядя маме прямо в глаза:
– Сюхейла, ты мне как дочь. Я был первым, кто взял тебя на руки, когда ты родилась. Скажу прямо: ты вернулась с того света. То, что у тебя спал жар и ты не ушла от нас, – настоящее чудо.
Сама комната, казалось, ждала затаив дыхание. Теперь же и кровать с латунным изголовьем, и мягкие подушки, и розово-голубая люстра в стиле рококо, и письменный стол, и мы, сгрудившиеся у кровати родственники, разом перевели дух. Доктор Кемаль, должно быть, заметил облегчение на наших лицах и повысил голос:
– А сейчас выслушай меня внимательно, Сюхейла, и запомни. Если ты когда-нибудь снова начнешь пить, то уже не спасешься. Слышишь меня, доченька? Смотри, твои дети свидетели моему предупреждению. Если ты выпьешь еще хоть каплю алкоголя, твоя печень откажет, а за этим неизбежно последует смерть. Это понятно?
Серьезное, обеспокоенное лицо доктора Кемаля.
Мамины глаза, в которых снова начинает светиться жизнь.
Мамино тело, вновь ставшее пристанищем ее души.
– Я проголодалась, доктор Кемаль. Очень сильно. Садык-уста, ты приготовил завтрак?
Садык торопливо вытер слезы.
– Сию секунду, госпожа Сюхейла. Сию секунду!
Выйдя на проспект Валиконагы, я вдруг повернула назад. Прошла мимо темных подъездов, в которых прятались транс-женщины, мимо ночных питейных заведений с тусклыми вывесками, под которыми маячили вышибалы, мимо бильярдных залов и убогих отелей и вышла на проспект Куртулуш, который только что прошагала из конца в конец. В ушах звенели слова Фикрета, сказанные мне вслед, когда я второпях выбегала из дома:
«Неужели ты не понимаешь, Нур? Мама знала, что ее убьет одна-единственная капля алкоголя. И все равно выпила. И не каплю, а все, что смогла. В ту ночь она пила, чтобы умереть. Нур, наша мама покончила с собой!»
Нажимая кнопку звонка квартиры Бурака, я заметила, что мои щеки мокры от слез.
Дверь открылась. Я щелкнула включателем, свет не загорелся. По лестнице я поднялась в темноте.
25
Мы лежали в постели. Жалеть о содеянном было поздно. Я обнимал Нур. Она, обнаженная, свернулась, словно маленькая гибкая рыбка, и прижалась к моей груди. Когда из открытой двери балкона долетал ветерок, она вздрагивала и еще крепче прижималась ко мне. Место в моих объятиях принадлежало ей. Все мои кости и мышцы были сотворены такими, чтобы ее тело идеально подходило к моему. Так было всегда.
Когда совсем уже ночью Нур второй раз позвонила в мою дверь, она точно знала, чего она хочет. От вечерней меланхолии и нерешительности не осталось и следа. Мы медленно разделись и обнаженными встали друг напротив друга. Мы не торопились. Решение было принято, рубеж перейден. Мы легли в кровать, укрылись одеялом – не как ненасытные любовники, распаленные страстью, а как супруги, спящие вместе каждую ночь. В конце концов, моя победа была неоспорима. В жаркой темноте под одеялом мои губы обшарили всё ее тело, заново открыли все его укромные уголки, которые я успел забыть. Нур ничего не требовала, не направляла меня, как делала в юности. Я чувствовал, что она пришла ко мне за чем-то бóльшим, чем просто плотское наслаждение. Ей нужна была глубокая душевная связь. Она надеялась, соединившись со мной, наконец обрести недостающее звено, которого ей так не хватало. Нур вверила себя мне.
А я был горд, словно лев-победитель, бросивший наземь свою добычу. И когда овладевал ей, и позже, когда держал ее в своих объятиях. Я с восторгом чувствовал, как мои легкие наполняются воздухом, словно раздуваемые ветром тюлевые занавески. Мышцы наливались силой. На левой стороне моей груди лежала головка Нур. Прямо на сердце. Я гладил ее шею и короткие волосы и ощущал, как во мне снова нарастает желание – как будто я только что не достиг вершины наслаждения. И я получу желаемое. Мне нужно блаженство. Чистейшее блаженство. Я слишком долго тосковал по этому запретному для меня телу, по экстазу, которое оно обещало. Теперь я возьму его тогда, когда захочу, и так, как захочу. Мы еще будем этой ночью любить друг друга. Я это знал. Будем сплетаться телами, пока не уснем от усталости. Раз уж мы перешли рубеж, то останемся по ту сторону, пока дневной свет не заставит нас вспомнить о реальности.
Что Нур выдумает для Уфука, меня не волновало. Понятно, впрочем, что уже выдумала. Иначе он стал бы ей звонить, разыскивать. Мужья ведь начинают волноваться, когда время такое позднее, а жена еще не вернулась домой. Или он к такому привык? Может быть, у них свободные отношения и Нур порой звонит Уфуку, чтобы сказать: «Дорогой, не жди меня сегодня ночью»?
