Том 2. Проза - Анри Гиршевич Волохонский
Так говорил Левый Страус, обосновывая необходимость пересмотреть все самые общие положения. Он ставил на вид, что под «трупами поэтов» следует разуметь их ежедневные цементные отправления, которые должно́ стать можно теперь клевать хоть завтра, сохраняя верность Ираклию, но существенно изменив смысл его установки.
«Мы должны забыть о поэте ради поэзии, изучать не узкие конкретные кости, а широко обобщенный ритмический продукт» — таков был вывод Левого Страуса.
— Община голых мыслителей океанской волной хлынула в широко распахнутые ворота шлюза. Возникла буря и смятенье. Клочья пены взлетели до небес. Опоры земли поколебались, но, когда взошло Солнце, новый вид оказался каким-то водянистым и жидким, — все продолжал Мизинец Г. — Отсюда нестроенье, отсюда недовольство. А вот перед вами и Левый Страус.
Тут левый дракон Доржиева дунул в череп его печенежской пиалы, и пленка влаги подернулась легким дымом.
ВОРОНА
Дымок разогнали вороны.
Когда поверхность чаши вновь стала прозрачной, Онг Удержи Ветер, а с ним и наши охотники убедились, что то, что они принимали за Левого Страуса, был столп, пыльный смерч. Сам Страус находился значительно ниже, внутри осыпающейся искусственной воронки, которую он сам для себя вырыл усилиями рук, ног, крыл, хвоста и пера.
— Пропп, пропп, — доносилось из воронки. — Пропп! Я ничего не пропповедую! Все это проппаганда! Да проппадите вы проппадом!
— Чего это он все «пропп» да «пропп»? — спросил шепотом простодушный Козлов.
— Я ему все расскажу! — каркнула одна из ворон.
— А ты кто такая? — спросил Жертва Поимки, обративший внимание на неестественно белую окраску левого крыла вещей птицы.
— Я Ворона Виденнега из Страны Ощипевеев, — отвечал Ворона эпическим слогом.
— А тут в какой должности?
— Для вас я Контрапункт! — каркнул Виденнега.
— Разве это профессия — «контрапункт»? — каркнул Жертва Поимки.
— Не передразнивать! Страусу передам!
— Наверное, ты секретарь…
— Секретарь?! Сам ты змееглот! Кукебурре! Марабутовый ибис! — ругался Ворона. — Щелкопер проклятый! Говори, ты с проблемой? Все равно все передам! Каркать сюда пришел! Я тебе покажу, какая я секретарь!
Увидев, что Ворона и их спутник вот-вот «войдут в проблему», Калганов решил вмешаться:
— Товарищ Контрапункт, у нас тут две проблемы. Нельзя ли проппустить к Ливийскому Страусу?
— Сппрошу, — смягчилась Виденнега и улетел в воронку.
А оттуда все скрипело: «пропп», «пропп»…
— Ничего не понимаю, — признался Жертва Поимки. — Секретарь и секретарь. Чего оно раскаркалось?
— Нечасто вы признаетесь, — сказал Калганов. — Обидели такую редкостную особь. Он же Ворона, а не Секретарь. Секретари едят живых змей и выступают в чисто мужском змееборческом качестве. А этот Ворона — гермафродит. Нужно было ему-ей под хвост заглянуть, а потом спрашивать.
— Из чего вы сумели это заключить?
— Из того, что он обозвал вас змееглотом. А змееглот — это и есть самый настоящий секретарь. У нас на родине, когда ввели народный язык, всех секретарей переименовали в змееглотов. Так и говорили — «заглавный змееглот». Но вы не обижайтесь: брань на вороту не виснет.
— Я не обижаюсь, — обиделся Жертва Поимки. — В моей Книге ничего не сказано про эту секретарь. Может, она и ест змей. Во-вторых, я полагал, что она женского рода, как «тварь» — «секретарь». И вообще я имел в виду не птицу-секретарь, а профессию, то умение, которое по-испански называется «эскрибано», с пером и чернильницей. Отсюда, я полагаю, происходит поговорка «скребет пером» или «скрипит», в значении «пишет».
— Пропп, пропп… — скрипело тем временем из воронки.
— И если я начну заглядывать, как вы выразились, «под хвост» каждой секретари, меня очень скоро перестанут пускать в животноводческие учреждения, где я мог бы навести известные справки, а это пагубным образом отразится на эффективности моих поисков, не говоря уже об общественном положении. Так что никому я под хвост заглядывать не намерен! Гермафродит — не такое уж распространенное явление, чтобы я стал отступать из-за него от выверенных веками правил.
— Что же вы будете делать, когда вернется Ворона?
Жертва Поимки задумался. С одной стороны, неврастеническое поведение Виденнеги Ощипевейской указывало на жертву несчастного случая. Тому, однако, противоречила невозможность вообразить, какого рода несчастье могло бы послужить причиной столь изысканного увечья у птицы. С другой стороны, Жертва Поимки был все же человеком нового времени, и ему закралась в голову мысль о добровольной пластической операции. Поэтому он все соразмерял в уме своем и взвешивал, спуститься же в область низшей эмпирии и заглянуть Контрапункту под хвост, к чему и призывал своим вопросом российский философ, наш стыдливый искатель всего такого отказывался заранее и наотрез.
По всем этим причинам, когда в небе вновь появился подобный древней Гиене-Андрогину белокрылый гермафродит Ворона, Жертва Поимки хранил полное молчание.
СЫТИН И АВЕЛЬ
— Видите, — комментировал Авель, — Жертва Поимки не знает, что делать. Он молчит. Вы спросите: а как я поступил бы на его месте? Постараюсь ответить. На месте этого праведника я приложил бы все силы, чтобы избежать трения с секретарью. Секретарша, шофер и водитель судна…
Тут вошел космонавт Сытин и молча уселся.
— … водитель, секретарь и пилот корабля, — продолжал Авель, — священные особы общества. Только самые закоренелые неудачники ссорятся с ними — с теми, от кого все зависит. Эти ссоры и суть причины их вечных неудач: судно не плавает, автомобиль не едет никуда, нужные бумаги лежат под сукном. На его месте я даже не произнес бы слова «секретарь». Всегда может статься, что она желает, чтобы ее именовали «референт» или вот как оно и было — «контрапункт». Прежде всего нужно было узнать у Вороны…
На этом месте Авель сообразил, что космонавту ничего не известно о приключениях искателей квагги, и сделал паузу, которую Сытин нарушил
