Странствие по таборам и монастырям - Павел Викторович Пепперштейн
– What a fucking shit! – эхо этой фразы плясало под сводом пещеры. Но стоило швейцарцу окончательно освободиться, как его светлый взор устремился на девочку, воспламеняясь изнутри самой высокогорной и хрустальной похотью, какая только бывает.
Глава двадцать четвертая
Азов
Зоя Синельникова родилась в Синельникове, и вскоре после того, как ей исполнилось четырнадцать лет, она прибыла на берег Азовского моря с большой спортивной сумкой через плечо. Путь ее лежал в один не вполне действующий санаторий – строительство этого большого санатория затеяли в самый последний советский год и сразу же бросили, так что огромное бетонное здание осталось громоздиться на берегу моря незавершенным: в окнах отсутствовали стекла, да и вообще все здесь отсутствовало, за исключением анфилад из серого бетона. Тем не менее в этом недостроенном здании кто-то жил: на бетонных балконах сушились яркие полотенца и купальники, а в просторном вестибюле хоть и не встретились ей человеческие существа, но бормотал телевизор перед пустым израненным креслом, а на полу спали белый пес и двое серых котов. Зоя Синельникова была красивой девочкой, но в этом пустынном вестибюле некому было восхититься ее красотой: люди отсутствовали, животные надменно спали, а телевизор, хоть и показывал картинки для зрячих, сам оставался слеп. Летнее море головокружительно синело между бетонных колонн, напоминающих белую пастилу. Синева, соль и йодистая свежесть звали Зою искупаться, но она приехала сюда по краткому и чужому делу. Мать Зои работала уборщицей в полуиндустриальном южном городе, отец умер, отравившись паленым алкоголем. Нуждаясь в деньгах, Зоя согласилась за небольшое вознаграждение явиться сюда, на Азов, чтобы выполнить поручение одних своих знакомых: здесь ей надлежало передать спортивную сумку некоему человеку, которого она не знала, но ее предупредили, что он встретит ее в этом вестибюле, причем опознать его следовало по самодельной треуголке, сделанной из газеты. Но никто не появлялся – ни с газетой на голове, ни без. Зоя бросила сумку на пол, села в кресло перед телевизором, достала сигареты и закурила, стряхивая пепел в банку из-под пива, – небольшой отряд пустых жестяных банок толпился у кресла. Сигаретный дым слоился в потоках солнца, оно медленно клонилось к закату, купаться хотелось все сильнее, ядовито-цветной экран о чем-то толковал, излагая привычные ужасы свежих новостей, но до нее не доносилось ни слова: она слушала музыку в наушниках.
Внезапно знакомое всем землянам гипсовое личико с упавшей на лоб кудрявой прядью, личико в черных очках, мертвенное, озаренное девичьей улыбкой, увенчанное граненым носиком из китайского фарфора, – это личико явилось во весь экран, а под личиком развернулась алая лента с текстом: BREAKING NEWS: MICHAEL JACKSON IS DEAD. Зоя выдернула наушники из ушей. Экран сообщил ей, что король поп-музыки найден мертвым в номере отеля. Причины смерти выясняются. По предварительным данным, смерть певца наступила вследствие передозировки демеролом. Зоя резко встала и вышла из пустого вестибюля, оставив спортивную сумку возле телевизионного кресла. Стройные ноги быстро шагали в сторону моря – так быстро, что у Зои временами пресекалось дыхание. И вот она уже стояла у полосы прибоя, вглядываясь в мутноватое сияние горизонта.
– Азов, – произнесла она имя этого моря.
Непрозрачные теплые волны, несущие в себе песчаную взвесь, омыли ее ступни. Она никогда не причисляла себя к фанатам Майкла Джексона, любила рэп и хип-хоп, впрочем, слушала иногда Thriller и Beat It, порою в танце удачно изображала «лунную походку», но в целом никаких особых эмоций по отношению к королю поп-музыки не испытывала. Но в тот миг, когда она сидела перед телевизором в пустом вестибюле недостроенного санатория, нечто не вполне понятное произошло с ней. Как будто в цельном горном хребте ее души вдруг образовалась скальная расщелина, уходящая в темную и холодную глубину. Почти нестерпимая жалость пронзила ее – жалость к замученному Питеру Пэну, которого родная страна подвергла немыслимым унижениям за наивную попытку создать детское царство. Белый негр в Африке (где в племенах встречаются белоснежные, мучнистые негры-альбиносы) – символическая фигура наподобие живого мертвеца, а тут этот танцующий и поющий живой мертвец задел самую чувствительную и больную струну – он возбудил древний страх перед духом, крадущим детей и уводящим их в страну счастья и сказок (а страна эта у Майкла вышла столь же убогой, сколь убога американская мечта). Это самый тяжелый и токсичный из всех страхов, которые только могут испытать взрослые: страх за детей, зарождающийся у взрослых в самой глубине их жоп и сердец. В этом страхе, пробирающем взрослых насквозь, смешались явная любовь к детям и неявная к ним зависть – тайная зависть, отравляющая собой граненый кубок родительской любви. Взрослые желают, чтобы дети взвалили на себя и понесли в пучины будущего их бремя, их рок, их проклятие, их заплесневелые страхи. Эта драгоценная и мерзостная ноша, сокровищный груз, способствующий выживанию человеческого вида, обязан рано или поздно возлечь на детские плечи и души. О, зябкий кошмар, являющийся взрослым в самые слабые их минуты! Кошмарное видение точеного детского плеча, отражающего солнечный свет, – плеча, которое вдруг одним движением, брезгливо передернувшись, сбрасывает с себя родовой ужас, ужас жизни, слитый в единое целое с жаждой выживания. Страх и ненависть к Питеру Пэну, к флейтисту из Гаммельна, к богу Пану, играющему на свирели в античных лесах, ненависть к торжествующей и равнодушной биосфере, к Неверленду, ненависть к нирване, ненависть к экологическим утопиям, отвращение к феям, паника, вызываемая наступлением детского царства, – эти страх и ненависть живут не только в Лас-Вегасе, они живут везде: в Лос-Анджелесе, в Лос-Аламосе и так вплоть до Лосиного Острова, вплоть до Лос-Москвы, – везде, где живут профессионально подкованные взрослые. Они звонко стучат своими подковами, их страх и ненависть сильны, но любовь страннее ненависти. Любовь страннее и в конечном счете агрессивнее. Да, не только жалость, но более – любовь рассекла Зою Синельникову, как огненный меч, разрубающий все вещи. Любовь не столько к растоптанной игрушке масс, еще недавно способной к отточенным звукам и жестам, сколько к той болезненной красоте, красоте избранной и коронованной жертвы, которую, согласно древним обычаям, осыпали восторгом и почестями перед закланием. Влюбленность – это слияние с возлюбленной тенью, а если возлюбленная тень иногда наполняется возлюбленным телом, то за это можно лишь благодарить любимое небо. Но Зое Синельниковой не светило это счастье: тело бывшего пухлоносого негритенка
