Странствие по таборам и монастырям - Павел Викторович Пепперштейн
Поэтому не ждите со всей доверчивостью, каковая воспитывается произведениями детективного жанра, что вам здесь на блюдечке подадут имя убийцы или убийц. Неужели вы действительно ждете этого, как сладкоежки ждут десерта под конец многоступенчатого обеда? Как бы вам не остаться без десерта, любезные, ведь сладкое губит зубы. Впрочем, мы убеждены, что на самом деле вам совершенно безразлично, кто и зачем убил этих людей. Вам достаточно знать, что в этом повествовании регулярно кого-нибудь убивают, ваш молчаливый взгляд умоляет об одном: чтобы этих убийств случилось как можно больше. Зачем вам это, ведь в жизни вы миролюбивы и милосердны?
Не бойтесь, это не свидетельствует о вашем подавленном и слепом садизме. Вам просто требуется ощущать, что в тексте, в самой его глубине, постоянно гибнут какие-то его участки – они гибнут как нереализованные возможности, как неродившиеся персонажи, как комнаты, где случилось нечто чудовищное или прекрасное, но никто никогда не узнает об этом. Кстати, о комнатах.
Нам хотелось бы задать вам один вопрос: в данный момент вы находитесь в комнате или в открытом пространстве? Если вы находитесь в комнате, тогда мы рекомендуем осуществлять чтение, расположившись настолько близко к центру комнаты, насколько это возможно. Даже если, не дай Бог, над вашей головой окажется тяжеловесная люстра, обросшая сотнями светящихся ледяных слез, и это вызовет у вас неприятное опасение, что рыдающие небеса могут обрушиться на вашу голову, даже в этом случае имеет смысл расположиться как можно ближе к центру комнаты. Если же вы находитесь под открытым небом, тогда пляж, пикник, шезлонг, колченогий сеттер, кипарисы, секвойи, чай, веселые друзья, яблочный пирог, сладкий ветер, скрип хвои, песни различных групп, свист русалок и прочие удовольствия, безусловно, скрасят ваши беспечные дни.
Цыганскому Царю казалось, что его руки и ноги стянуты словно бы паучьей паутиной, эти сети казались влажными, липкими и издавали тихий шелестящий хруст, когда пленник пытался дергаться. Однако не только конечности, но и мысли узника сковывало нечто вроде липкого шелестящего мешочка: он мог позволить себе не мысли, а всего лишь полумысли, точно так же как ему приходилось довольствоваться полудвижениями – беспомощными дрыганиями в утробе тонкого, но плотного кокона.
Кокон казался подвешенным на толстом канате и слегка раскачивался, когда Це-Це позволял себе слишком бурные конвульсии. Голова его тоже была окутана чем-то – это напоминало большие и влажные крылья стрекозы или мощную кружевную ткань, сквозь которую (при некоторой сноровке) можно было дышать и даже видеть. Насколько удавалось разглядеть, Це-Це находился в сводчатом и довольно сыром пространстве, напоминающем неглубокую пещеру или грот, впрочем, не слишком тесный. Косые солнечные лучи проникали в пещеру сбоку, местами подробно высвечивая неровный и замшелый камень стен, а в одном месте словно бы прямо из камня росло очень кривое деревце, скрученное чуть ли не жгутом, но беспечно золотящееся своей мелкой полусухой листвой. Рядом с ним свисал еще один кокон – приглядевшись к нему, Це-Це решил, что в нем находится Зео: нечто в форме этого кокона напомнило о швейцарце, но он находился без сознания или умер, потому что кокон его, подвешенный на канате, не колебался. Кроме двух спеленутых в этом пространстве присутствовало некоторое количество людей, которые очень быстро и почти бесшумно перемещались по пещере. Люди эти стремительно как бы выпрыгивали из темных боковых пазух скальной комнаты, молниеносно бросали нечто мелкое в центр этой дикой залы. Люди эти, с одной стороны, напоминали бомжей или бродяг, потому что их лица и руки были почти сплошь покрыты темной грязью, но они также напоминали цирковых акробатов или гимнастов, потому что двигались пружинисто и гибко, местами даже перекувыркиваясь через голову.
Черты лиц не удавалось разобрать, а одежда их была зеленого цвета и включала в себя зеленые короткие плащи, кажется, весьма ветхие и драные. Це-Це скосил глаза вниз, пытаясь рассмотреть, что именно они швыряют с легким звоном: это были мелкие деньги, монеты: они поблескивали на камнях, словно рыбья чешуя.
– Это сон, – подумал Це-Це.
Но это был не сон.
Он попытался крикнуть или сказать нечто. Загадочные, мокрые, клейкие кружева липли ко рту: все же ему удалось издать некий звук. Затем он укусил спеленавшие его волокна: стало легче дышать.
Несколькими энергичными вращающими движениями головы Цыганский Царь избавился от паутины на лице: здесь она была непрочной, хотя и включала в себя много слоев. Вскоре голова его уже была почти свободна, и мысли его стали хотя бы отдаленно напоминать то, что он привык считать мыслями. Почему-то никакого страха он не ощущал. Люди, склонные к паранойе (к ним принадлежал Це-Це), страшатся лишь несуществующих опасностей, сталкиваясь же с реальной угрозой, эти истерзанные тревогой существа вдруг становятся спокойными и невозмутимыми.
Именно таков был Це-Це: он мог сплести себе паутину опасений даже из лучиков лунного света или из трелей соловья, он мог загнать себя в угол ужаса, где ему по силам было отловить космический крах в синей тени резинового мячика, его могли заманить в сияющую дрожь даже тени собственных соображений, но с тем же успехом он мог с каменным лицом повести полк в атаку или водрузить красное знамя на куполе Рейхстага.
И все же Це-Це не успел испугаться, как внезапно увидел перед собой лицо своей прекрасной подружки, с которой они расстались не далее как вчера, при смятенных обстоятельствах, возле вонючей ракеты. Теперь на ней не было францисканской рясы, вместо этого она оделась в зеленую одежду, сшитую из свободно закрепленных лоскутков, – это создавало иллюзию, что одеяние состоит из листвы или из перьев, нечто среднее между лиственной курточкой Питера Пэна и перьевым костюмом Папагено из оперы Моцарта «Волшебная флейта». Девочка с акробатическим задором прошлась на руках по скальному полу пещеры, наступая ладонями на россыпи мелких холодных монет. Затем сделала колесо, и в руке ее блеснул нож. Несколькими движениями острого ножа – надо сказать, весьма отточенными движениями (столь же отточенными, сколь и сам нож) – она освободила Це-Це от клейких пут. Цыганский Царь упал на камни – ноги и руки его онемели. Но почти сразу же он вскочил и указал девочке на кокон, где, по его предположениям, находился Зео.
– Освободи его, если он еще жив, – сказал Це-Це.
Девочка снова перекувырнулась через голову, по-пиратски держа нож в
