Странствие по таборам и монастырям - Павел Викторович Пепперштейн
Пепперштейн переплавляет множество сюжетов таких встреч различных условных героев – правителей, авантюристов, художников и импровизаторов – в разговор о правде созерцания, удалившегося прочь от аукционного и больничного осмотра, когда оно просто позволяет посмотреть на происходящее, зная, что ты уже включился в следующую игру. Прямо как детям участие в одной игре не мешает видеть, в какие еще игры предстоит сыграть сегодня, – только Пепперштейн превращает эту ситуацию больничных или дворовых игр в ситуацию бесстрашия.
На последней выставке Пепперштейна все могли видеть силиконовую скульптуру с Лениным и Красавицей. Конечно, «гроб качается хрустальный», а Ленин, входящий в политику весной, оказывается духом весны. Пепперштейн создает другого Ленина, не политика, а можно сказать, явление природы, как курехинский гриб, только наделенный сознанием. Школьников водили в Мавзолей, и это всегда было не столько страшное, сколько неясное, сомнамбулическое воспоминание, подземелье и подсветка, можно было вспомнить разве время года, скажем, весенний прием в пионеры, но не подробности этого похода. Пепперштейн хочет, чтобы мы рассмотрели подробности весны на примере силиконовой девушки, и даже если это искусство пустят с молотка, останется особая весенняя атмосфера, в которой эта фантасмагория только и будет осмысленной.
Приведенный выставочный пример не означает, что к роману Пепперштейна непременно надо подбирать ключи. Напротив, настоящий читатель этого романа – тот, кто понимает, благодаря чему оживает живописная композиция, но для которого эта живость важнее тех смыслов, которые оказываются слишком поспешно ей внушены. Умение подолгу стоять перед старыми картинами в музеях или сравнивать целые сезоны сериалов в дружеском разговоре требует гораздо большего, чем привычная филологическая вдумчивость с поиском непременных цитат и аллюзий.
Кроме того, сразу надо предостеречь, что, хотя и Карлсон, и сотни других подробностей напомнят «Мифогенную любовь каст», лучше не искать цитат из старого романа в новом по той же причине, по которой в позднем Тициане или Рембрандте не надо искать раннего. В том романе Пепперштейн прикасался к истории как сбивчивой речи, никогда не сознающей, почему вдруг что-то стало подвигом, что-то – славой, а что-то просто рядовым событием. По сути, тогда он смотрел на «Триумфы» Петрарки, все эти шествия смерти и вечности, сзади, а если смотришь сзади, нельзя говорить слишком связно.
Новый роман, наоборот, вид позднесоветской истории спереди, как триумфа нарастающей неопределенности, так что испуганная речь оказывается единственной правдой, а у страха глаза велики. Как поздний Тициан писал пальцем, а не кистью, так Пепперштейн в новом романе пишет по-крупному, например, пародируя сцену с Акакием Акакиевичем как знак лихих девяностых, он замечает: «Ему казалось, что его крупные увесистые слезы превращаются в алмазы» (с. 369). Мы можем увидеть здесь небо в алмазах Чехова, так сказать, всю историю русской литературы крупным планом, а можем просто технику передачи новой чувственности, показывающую, что 1990-е не сводятся к большой истории криминальных разборок, как не сводится к ней мировая культура.
Говоря о пиратах как о владельцах больших списков сокровищ и дел, или об интеллигентах как о собеседующих только огромными компаниями, или о телевизионных новостях как меняющих планету, Пепперштейн проходит на грани сатиры, но на самом деле просто изучает крупный план как то, с чем иногда надо расставаться.
Александр Марков
Примечания
1
В старых советских переводах «Рассказов о Шерлоке Холмсе» имя повествующего персонажа пишется и произносится именно так. Затем стали писать и произносить «Ватсон», но афганские ветераны, видимо, отдавали предпочтение прежнему варианту. (Прим. авт.)
2
** Мой господин (нем.).
3
Мейясу, К. Число и Сирена. М.: Носорог, 2018. – 224 с.
4
Здесь и далее цитаты по настоящему изданию. (Прим. изд.)
