Жар - Тоби Ллойд
За ужином Розентали могли бы сойти за обычную семью. Почти. Гидеон, Эрик и Ханна вели себя как гостеприимные хозяева, с удовольствием общались друг с другом. Сплетничали о старых знакомых, рассказывали, что у них нового, с интересом расспрашивали друг друга о жизни.
Эрик взялся объяснить мне, как человеку несведущему, значение шабата.
–Работа без остановки – это не жизнь. Потому-то рабовладение и считается страшным грехом. Шабат разрывает цепи. Сколько вы у нас пробудете? Если останетесь до завтрашнего вечера, застанете Авдалу. Это стоит увидеть.
Я покосилась на Товию и ответила, что еще не решила, но, возможно, мне надо будет уехать пораньше.
– Оставайтесь непременно, – вмешалась Ханна. – У нас будет особый гость.
– Второй особый гость, – поправил ее Эрик.
– Нас почтит своим присутствием рабби Гроссман, – продолжала Ханна. – Вам обязательно нужно с ним познакомиться.
Товия поднял глаза от тарелки.
– Что ему надо?
– А сам как думаешь? – встрял Гидеон. – Будет изгонять дьявола из этой вот ведьмочки. Последняя битва: магия белая против магии черной.
– Вы серьезно? – уточнил Товия.
Эрик вздохнул.
– Эммануэль Гроссман – не Макс фон Сюдов. Кейт, я должен извиниться за этих двоих дебилов, моих сыновей. Рабби Гроссман придет совершить Авдалу со старыми друзьями. Только и всего.
– Великолепно, – проговорил Товия. – Жду не дождусь, когда он сразит меня своей мудростью.
Во все продолжение разговора Элси молчала.
Эрику явно хотелось сменить тему; не обращая внимания на непочтительность Товии, он продолжал разговор. Оказалось, у нас с ним есть общее: мы оба читали Эли Шульца. Эрик признал, что его книга о Шоа не имеет аналогов.
–Я как-то раз с ним встречалась,– сказала Ханна.– Мы участвовали в одних чтениях. Мне неловко об этом говорить, но, по-моему, он со мной флиртовал.
– У него есть вкус. – Эрик послал ей воздушный поцелуй.
Он вновь управлял разговором. Благодаря его роду занятий у него накопилось немало забавных историй. Персонажами большинства из них были безмозглые полисмены и продажные барристеры, которые понимали, как ошибались, лишь после Эрикова вмешательства.
– Я знаю таких, которые не позволяли своим клиентам оспаривать иск. Если дело не дошло до суда, гонорар уменьшается вдвое. И если потом этому идиоту вынесут более суровый приговор, что с того? Никто же не умер.
Гидеон напомнил отцу, что нельзя говорить о работе.
– Это же притча! Иллюстрация человеческой глупости!
Но все-таки Эрик дал высказаться жене; беда британского законодательства в том, заявила Ханна, что в вопросах защиты чести и достоинства оно всегда на стороне истца, независимо от улик. Потому-то ее и заставили выплатить крупный штраф за то, что она назвала знаменитого певца полной бездарью, нескольких членов парламента убийцами, а одну всем известную монахиню – безбожницей и шарлатанкой.
– Вы сейчас рассказывали о работе, – уточнила я, – или это очередная притча о человеческой глупости?
Гидеон с Эриком расхохотались. Как ни странно, в этом чудаковатом семействе я имела успех.
Все это время Элси угрюмо молчала. И за пышным семейным столом едва прикоснулась к еде. За весь вечер положила себе на тарелку только кусочек хлеба. Намазала сливочным маслом, посолила, порезала на полоски с палец шириной. И медленно, ни на кого не глядя, одну за другой их съела.
Ханна взяла дочь за плечо, спросила, все ли в порядке.
– Все хорошо, – ответила Элси.
–Точно? Может быть, ты чего-то хочешь? Смотри, сколько всего.
– Я бы не отказалась от бокала вина. – Элси произнесла это так громко, что перебила прочие разговоры.
– Ну-ну, Элз, – произнес Гидеон. – Веди себя прилично.
Я взглянула на Элси; она изменилась с Оксфорда. Из нее словно выпустили весь воздух: кинь ее в озеро – утонет быстрее фунтовой монеты. В ней не осталось ни оживления, ни веселости, ни даже характера. Как будто робкая девочка, что закрывала лицо ладошкой на том снимке, висевшем на лестнице, давно умерла, а вместо нее осталась лишь пустая оболочка. Неудивительно, что Элси так хотелось напиться – чем угодно, что получится раздобыть – и забыться. Я почувствовала, что мой телефон снова вибрирует. Я машинально сунула руку в карман, но тут же опомнилась.
– Не знаю, как вы, ребята, – Гидеон выскреб ложкой остатки десерта, – а я бы сейчас кофейку.
В его голосе слышался вызов.
–Все пьют вино. Даже Товия и его гостья. А мне что, двенадцать лет? Я всего-то хочу бокальчик.
Видимо, она не впервые за ужином просила об этом, поскольку ответили ей дружным молчанием.
– В холодильнике есть глясе, – сказала Ханна. – Я думала, мы выпьем его завтра утром, но, если хочешь, пей свой сейчас.
– Я знаю, милая мама, но я хочу горячего кофе.
– Не дури. – Товия раньше всех сообразил, куда клонит Гидеон, и раздраженно взглянул на брата.
Тут я тоже все поняла. Для горячего кофе надо включить чайник, а это запрещено.
– А что такого? В конце концов, у нас сегодня не обычный шабат. Сегодня, Барух Ашем, среди нас нееврейка. Шикса! И если мы вежливо ее попросим, наверняка она не откажется сбегать на кухню. Вы же не откажетесь? Чиркнуть спичкой придется шабес-гойке.
Меня тянуло ответить, что я тоже еврейка, но не хотелось выслушивать очередную лекцию о полукровках. Тем более что я не суеверна и не верю в эти древние запреты. Я вскипячу чайник, если это заткнет Гидеона.
– Не называй нашу гостью шиксой, – сказала Ханна. – Это некрасиво.
– Можно мне хотя бы полбокала вина?
– Не надо, не делайте кофе, – вмешался Эрик, – Гидеон вас просто дразнит.
– Да мне нетрудно.
Товия со скрипом отодвинул стул.
– Я сам сделаю кофе.
– Нет-нет, братишка, так не пойдет, даже если ты
