Жар - Тоби Ллойд
– Ваши родители точно не будут против?
– Против чего?
– Чтобы я ночевала в комнате вашего деда.
– Эрик и Ханна? Да они даже не заметят. Наверное, я должен спросить, не желаете ли вы чего. Кажется, так поступают хозяева.
Я попросила чашку чая, эрл грей, немного молока.
– Чая? Вы в курсе, что уже седьмой час? Вы же не из мормонов?
Я проспала дольше, чем думала. Свет за окнами еще не погас.
– Мормоны не пьют чай, – сердито проворчала я.
– Неужели? И кофе не пьют? Ого! Только представьте себе: всю жизнь ведешь себя хорошо, переводишь старушек через дорогу, потом попадаешь на небо, а тебя не пускают, потому что гребаные мормоны оказались правы. Ты слишком любил капучино, приятель, так что проваливай в ад.
Гидеон шарил в кармане. У меня сложилось впечатление, что он никогда не бывает полностью неподвижен – странная черта для бывшего солдата.
– И что вы будете пить? – спросила я.
– Вино. Я сейчас открою бутылку, хотите, налью вам бокал. Не отказывайтесь из вежливости.
– Я не прикидываюсь, – сказала я. – Я всегда вежливая, меня так воспитывали.
– Это вы меня так поддели? Я так и знал, вы девица с характером, хоть и зануда.
Он подошел к шкафу и принялся доставать оттуда подушки, постельное белье, несколько обувных коробок, перехваченных резинками. Наконец – на полу уже образовалась куча вещей – извлек из шкафа пыльную бутылку пино-нуар.
– Так и знал, что она тут! Последняя, между прочим, все прочие погубила жестокая длань судьбы. Как в истории про Одиссея и Циклопа, ха-ха, только на этот раз победил Циклоп. – Он откупорил бутылку штопором с брелока для ключей. – В этом доме все приходится прятать, особенно выпивку. Вся семья сплошь пьянчуги и воры. Даже малютка Товия. Где он, кстати? Почему не ухаживает за вами?
Гидеон взял из шкафчика возле кровати и протянул мне бокал, к которому явно не прикасались столько же, сколько к самой бутылке. И когда он налил мне вина, на чернильную его поверхность всплыли частички пыли.
–Ну что, лехаим! – произнес Гидеон, жадно глотнул вина, и зубы его мигом окрасились в черничный цвет.
Мое новое пристанище оказалось безукоризненным. И я не просто о чистоте: в комнате не было ничего, кроме кровати. Шкафы пустовали, отсутствовала даже лампочка в ночнике. На стенах не было ни репродукций, ни фотографий, ничего. Здесь еще стояло только кресло, чтобы сидеть и читать. Должно быть, хозяева думали делать ремонт, убрали все лишнее, на том и закончили. Видимо, время от времени кто-то сюда заглядывал, чтобы выкурить в тишине сигарету: стены пахли табачным дымом. Я приоткрыла окно, тоже закурила. Вся эта пустота внушала мне подозрение. Мансарда смахивала на пространство в мебельном магазине, где ставят застеленную кровать, а рядом с ней письменный стол, чтобы создать образ комнаты, которой не существует.
В конце концов пришел Товия и позвал меня вниз. Я спросила, чем он занимался последние два часа, и он ответил, что почти все время читал. Товия нарядился в свежевыглаженную белую рубашку, вдел материны запонки. Рубашку, пояснил Товия, подарил отец: Ханна с Эриком cговорились. Я сказала Товии, что он отлично выглядит, он не ответил мне комплиментом, и тогда я уточнила, по-прежнему ли он намерен серьезно поговорить с Ханной о том, что она сделала. Он ведь за этим и ехал. Товия покачал головой.
– Элси в таком состоянии, что просто не выдержит этого. Когда на нее находит, с ней даже разговаривать бесполезно: все равно что с пустотой.
Эрик позвал к себе Товию не только для того, чтобы подарить рубашку. Ему нужно было предупредить сына: Элси опять не в себе. Последнее время она сильно пила, но потом резко бросила, и сейчас у нее абстинентный синдром. Вот буквально вчера Эрик с дочерью отправились погулять по окрестностям, подышать воздухом. Только вышли из дома – слышат, кто-то орет, ругается, пинает мусорные баки. Вдалеке шла какая-то женщина, волоча за собою большой мешок для мусора, в нем звенели пустые бутылки. Женщина кричала себе самой и целому свету:
– Думаете, они все в рай попадут? – разорялась она, размахивая руками. – Добро пожаловать в ад!
Эрик прижал к себе Элси, чтобы оградить ее от этого зрелища, но она все равно смотрела на женщину. Когда они прошли мимо нее, она кричала без умолку. Швырнула пустую бутылку в голубя, присела на корточки среди осколков, стянула трусы и помочилась на улице.
Дома Элси впала в уныние. Эрик увещевал ее: женщина, бесспорно, не в себе, но вполне безобидная, ничем им не угрожала. Но Элси плакала безутешно.
– Неужели ты не понимаешь? – сказала она наконец. – Это же я.
Ты совсем не такая, воспротивился Эрик. Та жалкая побродяжка годами травила свой мозг вредными веществами. И кто знает, какое горе ей довелось пережить, из-за чего она…
– Нет, пап, – перебила Элси. – Именно так я себя и чувствую.
Эрик медленно кивнул.
– Всегда? – уточнил он.
– Всегда, – подтвердила Элси и, подумав, добавила: – Всегда, пока не напьюсь.
Товия замолчал, и я сказала, что все это как-то странно. В Оксфорде Элси казалась такой оживленной. Он сам это говорил.
– Ты не понимаешь, – ответил Товия. – Она ведь тогда пила. А потом слетела с катушек.
Я вспомнила, как она отказалась от джина с тоником.
– Ты в этом уверен?
–Кто знает? Как бы там ни было, сейчас ей, по-моему, нужен покой.
– И что будем делать, просто сдадимся?
Товия пожал плечами и сказал: пора идти вниз.
Пока мы спускались по лестнице, я разглядывала фотографии на стенах. Семейные портреты нескольких поколений. Старый снимок цвета сепии с чьей-то свадьбы, я так поняла, из довоенной Польши. Трое детей – лет семи, десяти и пятнадцати – позируют на белом диване. Гидеон в талите в день своей бар-мицвы разрезает торт. Зейде читает в синагоге отрывок из свитка Торы, это большая честь, в его коротких пальцах зажата серебряная указка. Товия в Оксфорде, на посвящении в студенты. Молодые Ханна и Эрик поднимают за что-то бокалы. И у подножия винтовой лестницы: Элси в детстве, белокурые волосы еще не потемнели, смущенно прикрыла лицо рукой.
Глава двадцатая
Посередине стола красовался предмет, какой не ожидаешь увидеть в соблюдающей семье. Большая римская ваза, без цветов,
