После завтрака - Дефне Суман
Дядин голос был совершенно спокойным. Впрочем, он всегда спокоен. Похож на крем с алоэ, которым так хорошо намазать кожу в жаркий летний день. Я поразмыслила. Нет, папа никогда не говорил, что хочет покончить с собой. Никаких записок он не оставил; по крайней мере, мы пока ничего подобного не нашли. Я понимала, что говорю глупости, но мне хотелось, чтобы дядя проявил ко мне интерес, что-нибудь для меня сделал. Что-нибудь такое, чего не сделал бы в обычной жизни. Внутри меня нарастал какой-то неясный гул.
– Нет, но…
– Что «но»? Почему у тебя возникла такая мысль?
Дядя наверняка улыбался. Если бы он был рядом, погладил бы меня по голове. Я вдруг поняла, что в самом деле сильно соскучилась по нему. С ним я могла бы поговорить откровенно. Так всегда и бывало. В лицейские годы именно он, терпеливо и без насмешки, выслушивал рассказы обо всех моих проблемах и трудностях.
– По… потому что прабабушкин отец… Ее отец совершил самоубийство. Застрелился. Бабуля была еще маленькой. Все произошло на ее глазах. За завтраком.
Дядя Уфук на другом конце линии затих. Я почувствовала, как улыбка сходит с его лица. Я видела его так же ясно, как если бы мы разговаривали по «Фейстайму». Я говорила, и его длинное лицо со светлой бородкой вытягивалось еще сильнее, зеленые глаза темнели. А я с каждым словом все больше начинала верить в то, что все это и в самом деле правда. Одновременно росла тревога. Бывает ли тяга к самоубийству наследственной? Я вспомнила программу о психологии, которую смотрела по телевизору. Кажется, там говорили, что да, бывает. Я поставила бутылку с пивом на землю, и она покатилась вниз, ударяясь о камни. Ну и пусть.
– Это… это у нас в крови, понимаешь, дядя Уфук? Мне очень плохо. И ведь папа уже несколько месяцев только и думает что об этом прадеде. Ходил по библиотекам, рылся в газетных архивах. Теперь я поняла, в чем тут дело. Он видел в нем себя. Те же наклонности. Не зря он заинтересовался наследственной генетической памятью и прочим в этом духе. У него в душе есть темная пропасть. Не только у него, у всех нас. Это и есть то «семейное проклятие», о котором он говорил. Папа провалился в эту пропасть. Он покончил с собой, дядя Уфук! Теперь я в этом уверена!
Я рыдала все сильнее. Слова, теснившиеся у меня во рту, казалось, превратились в камешки, и я выплевывала их один за другим. Я сама не совсем понимала, что говорю. Бедный дядя Уфук совсем растерялся.
– Селин, милая… Селин, выслушай меня, хорошо? Ты слышишь?
Я кивнула, как будто он мог меня видеть. Солнце спускалось к горизонту. Море, словно распутная девка, смеялось над моими бедами. Взахлеб.
– Селин, ты меня слышишь? Селин?
– Слышу, дядя Уфук.
– Селин, сейчас тебе нужно пойти домой. Где ты? До дома далеко?
– Нет, не очень. Я на велосипеде катаюсь. Чтобы немного прийти в себя.
Почему-то я не смогла сказать, что отправилась одна на Айя-Йорги. Хотя нет, понятно почему: это была безумная затея. А я не хотела, чтобы дядя Уфук считал меня человеком со странностями.
– Хорошо. Езжай аккуратно. Потихоньку. Дома ляг и немного отдохни. Выпей стакан воды. Поняла?
– Да.
– Я немедленно выхожу из дома. Сяду в Бостанджи на первый пароход и приеду. Ты пока успокойся немного. Примерно через час я доберусь до острова. Когда буду подъезжать, позвоню с парохода. Встретимся на пристани. Нур ничего не говори. Хорошо, Селин? Все поняла? Вот и молодец. Через час встретимся на пристани у книжного магазина Хрисафи. Договорились?
Я шмыгнула носом. Хорошо, что мы говорили не по «Фейстайму». Мне бы не хотелось, чтобы дядя видел меня с красным носом и опухшими глазами.
– Хорошо, дядя Уфук.
Я медленно поднялась на ноги. Отодрала прилепившиеся к шортам колючки. Задняя поверхность ног была вся в маленьких вмятинках от острых камешков. Я сняла шлепанцы и, неся их в руках, прошла между столиками, провожаемая удивленными взглядами. А потом, подобно паломникам былых времен, преодолела всю дорогу вниз босиком. Я уже не плакала. Мной овладело умиротворение, какого я не ощущала уже несколько месяцев. Мой мозг изверг из себя яд и, словно желудок после рвоты, хотел чего-нибудь свежего: новых тем, новой мечты. Провести несколько дней в хостеле на Хейбели. Поездить с рюкзаком за плечами по Вьетнаму. До чего смешная штука – человеческий мозг. Переплетение электрических цепочек, которое может распутать самое простое человеческое неравнодушие. Не зря говорят, что любовь важнее всего на свете.
Мой дядя приедет на остров.
Дядя Уфук приедет на остров ради меня!
23
Повинуясь внутреннему голосу, я выдвинул ящик тумбочки – хотелось взглянуть на интервью, которое взял у меня господин Бурак. Когда-то оно висело у меня на стене, а потом я снял его, аккуратно сложил вчетверо и убрал в заднюю часть ящика. Время от времени, когда возникает такое желание, как сегодня, я достаю вырезку и перечитываю. На сгибах буквы стерлись, но я так много раз читал эти строчки, что могу восстановить их по памяти.
Но сегодня я не нашел в ящике вырезку с интервью. Да нет, такого не может быть. Просто я плохо вижу. Старость, ничего не поделаешь. Пытаясь унять зашедшееся дыхание, я выдвинул ящик до конца – и снова не увидел вырезку. Тогда я достал все содержимое ящика и разложил на кровати. Но увы, среди старых коричневых пузырьков от лекарств, разноцветных ленточек (сам не знаю, зачем их храню, но вдруг понадобятся?), давнишних справок для государственных учреждений, счетов из бакалейной лавки, телефонных книжек с загнутыми уголками, листков календарей за давно прошедшие годы и двух оправ без стекол интервью не оказалось. Я почувствовал легкое головокружение и схватился за край кровати. Тут наверняка какая-то ошибка. Разумеется, эта газетная вырезка, которую я столько лет берег как зеницу ока, где-то здесь. Может быть, она завалилась внутрь тумбочки.
Я встал, не обращая внимания на головокружение. Вынул ящик. Тумбочка эта очень давно стоит у изголовья моей кровати, и видеть ее без ящика было очень непривычно. Мне вдруг показалось, как бы это сказать… Показалось, что я смотрю в темный провал рта с выбитыми зубами. Было даже немного боязно засовывать руку в этот рот, но потом я нащупал кусок бумаги, и сердце забилось быстрее. Увы, это оказалась почтовая открытка
