После завтрака - Дефне Суман
Я встал и вышел в заставленную мамиными вещами прихожую. Глаза ослепли от света, горевшего в коридоре. Нур вышла следом, села в мамино кресло и стала застегивать босоножки. На белой коже ее шеи горели следы моих поцелуев. Не поднимая головы, она пробормотала:
– Бурак, я не знаю, как так вышло. Извини. Наверное, я слишком много выпила. Я пойду. Я… Я завтра тебе позвоню.
Встала на ноги. Смотреть мне в глаза она не могла.
Ничего не сказав в ответ, я открыл дверь. Постарался не соприкоснуться с Нур в узком дверном проеме. Проходя мимо, она попыталась дотронуться до моей щеки, но я отстранился. Щелкнул включателем, но свет в подъезде не загорелся. Что-то сломалось. Нур в темноте сбежала вниз по лестнице и скрылась из глаз.
Я закрыл дверь.
22
– Алло! Селин? Ты меня слышишь? Селин!
Я опустила руку с телефоном. Голос дяди Уфука превратился в комариный писк. Я стояла на склоне, обращенном к Виранбагу, – неподвижная, как статуя. Дул ветер, развевал мои волосы, сушил пот на моей коже, но не мог сдвинуть меня с места.
– Селин? Селин? Алло!
Дядя не собирался сдаваться. Ну что ж. «Слишком поздно, я на горизонте безвозвратного вечера»[75]. Моя голова набита строчками из песен. Я набрала в грудь воздуха и сказала:
– Слушаю, дядя Уфук.
Ну что ж, вот я и заговорила. Теперь слишком поздно. Я уже не смогу сказать, что это был случайный звонок: извини, мол, дядя, телефон в кармане сам набрал твой номер, с праздником тебя.
– Селин? Я тебя плохо слышу. Шум какой-то. Ты где?
Где я? Хороший вопрос. Я оглянулась и посмотрела на двери церкви. Неужели дядя услышал отголоски богослужения? Нет, не может быть. Он слышит ветер. Где я? На вершине скалы, дядя. Стою, словно растерянный аист. Подо мной кусты, камни, колючая ежевика. Склон спускается до самого моря. А море красивое, как в сказке. Вокруг острова сияет серебристый ореол. У самого горизонта вода фиолетовая, поближе – синяя, а у самого берега, там, где к ней клонятся растущие в Виранбаге сосны, – бирюзовая.
Если я сейчас начну обо всем этом рассказывать и уверять, будто я только затем тебе и позвонила, чтобы поделиться своим восторгом, поверишь ли ты мне? Нет, не поверишь. Ты сам однажды мне сказал: мы – поколение, не умеющее говорить по телефону, хотя и не выпускаем его из рук. Не умеем даже толком приложить его к уху, а следовательно, и слушать. Когда мы не знаем, как поступить, таращим глаза в экран и ищем выход из положения. Другое дело, что пока ищешь выход, можно заблудиться в экранных глубинах. Если мы хотим рассказать о красивом пейзаже, то фотографируем его и отправляем через «Ватсап». Набрать номер и рассказать о своих впечатлениях словами нам и в голову не приходит. Мы умеем ставить смеющиеся смайлики, но смеяться не умеем. LOL.
– Дядя Уфук…
Ой, снова оговорилась, назвала Уфука дядей. Когда я начала учиться в университете, они с Нур сказали мне: ты уже взрослая, Селин. Хватит называть нас дядей и тетей. Мы теперь твои друзья. Нур и Уфук. Никак не могу привыкнуть.
– Селин, что случилось? Ты плачешь? Все хорошо?
Я не плакала, но от этих слов слезы подступили к глазам.
Мой любимый дядя тревожится обо мне. Во всем мире только в его глазах я что-то значу. Может быть, рассказать ему об утреннем происшествии у фаэтонов? Эти типы, Уфук, чуть меня не избили. Бурак спас. Герой Бурак.
Но потом… Да, дядя, Бурак здесь, на острове. А ты не знал? Что?! Да, он здесь. И сейчас в столовой, на обеденном столе…
– Селин, милая моя, скажи что-нибудь, пожалуйста. Что у вас там происходит? Все здоровы? Что-то случилось с Ширин-ханым?
Я шмыгнула носом.
– Папа куда-то делся. Уехал. Пропал!
Тишина. Потом дядя Уфук прочистил горло.
– Не понял. Что значит «пропал»? Давно ли его нет?
– С утра.
Дядя рассмеялся. Тихо, мягко.
– С утра? Э, да сейчас еще даже не вечер. Скоро вернется.
Я спрыгнула с уступа и пошла в сторону церкви. Из ее открытых дверей доносился запах ладана. Гул голосов стал громче. Священники молились. В том, как подрагивали в унисон огоньки свечек, стоявших на подставке у входа, было что-то очень печальное. Не знаю почему.
– Нет, дядя, нет. Не вернется, – сказала я дрожащим голосом.
Поодаль была закусочная под открытым небом. Пройдя мимо ее маленькой кухни, перед которой толпились посетители, я села за один из самых дальних свободных столиков и рассказала дяде обо всем, что происходило с утра. Точнее, не обо всем. Рассказала, как под утро папа заглянул в мою комнату, поцеловал меня в щеку и ушел куда-то с рюкзаком за плечами. Про то, как мы с Бураком собирались его разыскивать, я умолчала. Все равно наш детективный роман умер в зародыше. Я говорила и не верила, что все это было сегодня утром. Казалось, прошло уже несколько месяцев.
– Селин? Ты меня слышишь?
– Угу.
– Твой голос иногда пропадает. Скорее всего, твой отец решил заглянуть к какому-нибудь своему приятелю. Ты ему звонила?
– С самого утра звоню, дядя Уфук. Телефон выключен. «Ватсапа» у него нет. Доходят ли эсэмэски, непонятно. У него такой старый телефон!
Глубокий вздох, легкий шорох в трубке. Я представила себе кроткое лицо дяди Уфука, светлую бородку, зеленые глаза. Мой дядя похож на Христа. Его глубокий голос действует на всех успокаивающе.
– Селин, милая, не обижайся, но мне кажется, ты зря тревожишься. Наверное, твой отец захотел провести день в одиночестве. Может быть, отправился на какой-нибудь безлюдный пляж. Или, скажем, занимается йогой среди сосен. Ты же знаешь, он в последнее время интересуется такого рода вещами.
– Знаю, дядя Уфук, но…
Я не знала, что сказать. Вокруг меня кипело веселье. За сдвинутыми вместе столиками на неустойчивых из-за неровной земли стульях сидели оживленные, громкоголосые женщины, мужчины, дети. С кухни нескончаемым потоком текли подносы, уставленные едой
