Почти 15 лет - Микита Франко
- Ты отличная подруга, - напряженно произнёс Лев, когда Катя замолчала.
- Нет, дерьмовая, - ответила она, сложив руки на груди. – Отличная бы не стала продолжать с тобой общаться. Но мне как будто всё время казалось… всё время казалось, что ты понесешь ответственность. Хоть какую-то.
- Вообще-то мне тоже было нелегко, - напомнил Лев. – И я понёс ответственность… моральную.
- Какую? Пять лет воздержания и глажки белых рубашек?
- Ну а что ты хочешь, чтобы я сделал? – беспомощно спросил Лев. – Застрелился или что? Какая ответственность тебя бы устроила?
- Застрелиться – это уйти от ответственности. А меня бы устроило, чтобы ты помнил, кто ты и что сделал, - она положила руки на стол – одну на другую – и придвинулась ближе ко Льву. – Поэтому я не разрешу своему ребёнку подходить к тебе. Я не хочу, чтобы ты чувствовал, что ты такой же, как все, потому что ты не такой как все. Ты – преступник. Люди сидят за такое в тюрьме много лет. От того, что Яков не написал на тебя заявление, ты не перестал быть тем, кто ты есть. Я думаю, тебе нужно помнить об этом всю свою жизнь, это и будет ответственность. Хоть какая-то.
Стало ясно, что разговор нужно прекращать. Лев поблагодарил за чай и вышел из кухни в коридор, где к нему тут же подскочила Руслана:
- А смотри, что у меня ещё есть!
Она показала плюшевого щенка, который гавкал при нажатии на пузо. Лев, бросив на девочку взгляд, промолчал. Видимо, теперь ему было запрещено отвечать: «Какая прелесть».
Он вышел за дверь, не попрощавшись и не дожидаясь, пока Катя его проводит.
Еще пару часов назад он думал, что выкинет недопитый виски в ближайший мусорный бак: так хорошо ему было после общения с Юлей. Но теперь он был намерен оставить его при себе. Может, если он станет алкоголиком, Катя будет довольна. Может, спиться – это достаточный уровень ответственности?
Вечером он вернулся в Новосибирск, плеснул себе в стакан перед сном, добросовестно сходил на работу в понедельник, а сразу после – выпил всё, что оставалось в бутылке. Больше половины. Он ждал этого момента целые сутки.
Идея о собаке пришла к нему на втором стакане: если он так одинок и неприкаян, если все друзья и мать от него отвернулись, считают его уродом и психопатом, который должен за всё расплатиться, и лишь сестра и племянница у него остались, да и те далеко, то кто может стать его единственным верным другом, кроме собаки? Собака – друг человека. Так все говорят. Не просто же так говорят, наверное?
Что произошло в доме Славиной мамы он будет потом вспоминать со стыдом и отвращением. Да и было бы что вспомнить: какие-то обрывки событий, не клеящиеся в одно. Помнил только, как завалился и сказал, что хочет забрать собаку. Чувствовал себя при этом очень вежливым и адекватным.
Славина мама удивилась, спрашивала: «Вы что, вернулись?», а он, икая, отвечал:
- Я вернулся. Пожалуйста, Андронина Антоньевна, можно забрать собаку?
Конечно, её не так звали. Её звали Антонина Андреевна. Но в тот момент Льву казалось это непроизносимым, нереальным, несуществующим именем, и… он сказал то, что сказал.
Антонина Андреевна опешила:
- А ты мне её потом отдашь?
- А давайте она один день будет у вас, а один у меня, как будто мы в разводе, а это наш ребёнок?
Он всё ещё казался себе очень логичным.
Она ответила, что собака на кухне. Может, она что-то ещё сказала, но он услышал только про кухню, и пошёл за ней. Помнил, как, сюсюкаясь, поднял Сэм с пола и прижал к себе. Резко развернулся к выходу и, зашатавшись, начал падать. Чтобы удержаться, схватился за деревянную полку над плитой – там стояли перечница и солонка – и полка, не выдержав его веса, оторвалась. Он так удивился, что перестал падать, и в изумлении посмотрел на покачивающуюся на одном болте деревяшку.
Славина мама прибежала на грохот и он, извиняясь и оправдываясь, заверил её:
- Я потом вам её прибью. Честно. Даже лучше будет. Она у вас уже была… ну такая. Хлипкая. Могу даже сейчас…
Но Антонина Андреевна сказала, что сейчас ей точно «ничего прибивать не нужно». Лев покивал, ещё раз извинился, поднял с пола металлическую миску, посчитав её самым необходимым аксессуаром для обустройства собаки, и ушел – с собакой под правой подмышкой, и с миской – под левой.
Почти 15 лет. Слава [36]
Когда Славик был дошкольником, в семье ходила легенда про отца-героя: мама часто рассказывала, как после Чернобыльской аварии папа вывез её и Юлю в Новосибирск, а сам вернулся назад ликвидатором-добровольцем и две недели работал на месте катастрофы. Для Славика это звучало жутко и захватывающе: вернуться в самое пекло, добровольно, на благо других людей и страны!.. Поэтому, до своих семи лет, Славик смотрел на папу с почтительным восторгом: как на личность, масштаба которой ему не то что никогда не достичь, но даже осознать тяжело.
Когда семья начала рушиться, легенда стала обрастать деталями, о которых Славик раньше не знал. Ну, например, что вернулся папа не сразу и не в «пекло», а только в 1988 году, когда основной радиационный фон значительно понизился. Славик узнал об этом в шесть лет, из разговора родителей о самом себе: в день, когда принёс из садика свой первый дизайнерский каталог женской одежды, который сам же и нарисовал. Сказал тогда, что, когда вырастет, будет придумывать красивую одежду для девочек (просто потому, что для мальчиков придумывать красивую одежду нельзя). Отец взял его рисунки в руки, поразглядывал нарисованные платья с рюшечками и бантами, и спросил у матери: - Слушай, может, его в Чернобыле облучило?
Это Славика, значит. А мама ответила:
- Ты когда туда поехал, я уже беременная была.
Папа сказал:
- Я имею в виду заранее. В 86-ом. Сначала нас, а через нас – его.
- Не мели ерунды.
Папа пихнул рисунки обратно Славику, мальчик растерянно посмотрел на них, не понимая: почему рисование одежды – это признак облучения? Он даже спросил об этом у десятилетней сестры,
