Почти 15 лет - Микита Франко

- Что потом? – вяло улыбнулся Макс. – Начнёшь любить меня?

- Я бы очень хотел любить тебя, - искренне ответил Слава. – Я много думаю о том, как мы подходим друг другу, какие здоровые отношения мы могли бы построить, если бы я только смог…

Он замялся, а Макс подсказал:

- Любить меня?

- Хотя бы отпустить его. Для начала.

Макс, откинувшись на спинку стула, задумчиво побарабанил кончиками пальцев по столу. Словно спохватившись, сказал:

- Я тебе кое-что принес.

Он запустил руку в большой карман толстовки на животе и вытянул из него синие бусы – почти такие же, как были на официанте, но с мелким бисером. Он положил их перед Славой и тому стало понятно, что это слишком. Он больше не выдерживал.

- Вчера увидел их на Грэнвилл Айленд и сразу подумал о тебе.

Слава отвернулся в другую сторону, словно заметил что-то интересное, но ничерта не видел перед собой на самом деле. В глазах плыло, он пытался не расплакаться. Жилка на лбу бешено пульсировала в такт с сердцебиением.

Макс, смекнув, что что-то не так, начал оправдываться невпопад:

- Слава, это так… просто. Фигня. Они пластиковые и стоят копейки. Это ничего не значит. Просто вспомнил, что ты хотел такие…

Это невыносимо, когда на одной чаше весов находятся бессвязные голосовые и пьяные слова любви, на другой – эти чертовы бусы его любимого цвета, упомянутые вскользь два месяца назад, а тебя всё равно тянет к первой, побитой и уродливой чаше, но к первой.

Жилка на лбу, казалось, сейчас взорвётся: бум-бум-бум. Слава бесконечно повторял в мыслях: «Со мной что-то не так, со мной что-то не так, со мной что-то не так…»

Макс, протянув руку, забрал бусы, начал подниматься из-за стола.

- Извини, - сказал он. – Наверное, мне лучше уйти. Я не хочу быть причиной твоего такого… состояния. Не хочу, чтобы ты ещё и из-за меня изводился.

- Не уходи, - глухо попросил Слава.

Макс замер с рюкзаком наперевес. Слава, подняв на него взгляд, сказал, уже не пытаясь скрыть слёз:

- Мне нужна помощь.

Макс снова сел, рюкзак бросил на пол возле столика. Вместе со стулом он придвинулся ближе к Славе и спросил:

- Какая?

- Мне нужен близкий человек, - шмыгнул Слава. – Я понимаю, что это нечестно по отношению к тебе. Мы друг к другу не одинаково относимся. Но, может, мы могли бы попробовать ещё раз, только медленнее? Начать с дружбы…

- А потом?

Слава поднял взгляд и почувствовал, как с ресницы упали тяжелые слёзы – большие, как у Вани. Он ощущал себя виноватым за то, что расплакался: как будто он и в этом такой же. Жалкий, разбитый, ищущий, кто бы пожалел…

- Я бы очень хотел быть с тобой, - прошептал он. – Но я не могу этого обещать.

Макс долго смотрел на Славу, думая о чём-то, а Слава усиленно вытирал ладонями глаза и щеки, пытаясь скрыть следы слёз.

- Я считаю, тебе нужно к психотерапевту, - наконец сказал Макс. – Я не верю, что ты сможешь избавиться от него сам или «перетерпеть». Но если ты обратишься за помощью, я готов… медленно пробовать ещё раз.

Правильный ответ: не тот, который давал Лев.

Слава закивал:

- Я согласен. Мне правда нужна помощь.

Макс вздохнул, протянул руку и несмело коснулся Славиных пальцев. Те были мокрыми и холодными от слёз.

- Тебе отдать бусы? – негромко спросил он.

Слава снова закивал, улыбнувшись.

Макс поднялся, обогнул стол и остановился позади Славы. Перед глазами пролетела синяя полоска бус, прохладный бисер коснулся шеи и Макс закрепил застежку где-то на затылке. Затем, наклонившись, он обхватил Славу за плечи и поцеловал в волосы. Слава обхватил его руки в ответ.

Почти 15 лет. Лев [35]

Он сидел на кухонном полу, пьяный, с бутылкой Джима Бима в руках; рядом стояла металлическая собачья миска, сама собака лежала, устроившись у него в ногах. Он только что записал пьяное голосовое сообщение Славе с объяснениями в чувствах, и был уверен, что это самое искреннее, самое трогательное, самое приятное, что он вообще когда-либо ему говорил. Теперь же пытался дополнить своё послание словами: «Я тебя люблю», и злился, что промахивается мимо клавиш, что нажимает на «ю», а оно не жмётся, или вместо неё жмётся «б», и стирал, начиная заново, и уже был готов расплакаться от этой беспомощности, но Сэм время от времени приподнималась с его колен и тыкалась мордой в грудь или шею, и это почему-то успокаивало.

Ещё за день до этого он думал, что прекратит пить.

За день до этого он проснулся воскресным утром в Петербурге: его разбудила Юля и потребовала заплести ей косички. Лев буркнул, что не умеет, но та настаивала:

- Умеешь! Мне мама рассказывала! Ты ей заплетал! Давай, не ленись! – она потянула его за руку, вынуждая сесть, и сунула в ладонь две шелковые резинки в виде бежевых бантов.

Лев растеряно оглядел их, посмотрел на племянницу и сказал:

- Нужна ещё расческа.

Он заплел ей две неравные по толщине косички с торчащими в разными стороны прядками волос («Давно не практиковался», - объяснил он), но девочка всё равно была в восторге и побежала хвастаться маме – «Посмотри, что сделал дядя Лев!». Лев услышал, как Пелагея изобразила изумление и сообщила, что ей «никогда не достичь такого мастерства».

Когда он уходил – заранее, потому что ещё планировал заскочить к Кате – они прощались в коридоре не меньше получаса: Юля висела на нём и просила остаться жить с ними. Иногда подключала к этой дискуссии своих родителей:

- Пап, можно оставить Льва у нас?

Пелагея прыскала:

- Он тебе что, домашнее животное?

- Хищное, - невозмутимо отвечала девочка. – Лев – хищное домашнее животное!

- Тогда уж дикое, - поправила Пелагея.

Лев неодобрительно глянул на сестру, как бы спрашивая: «Мы всё еще обо мне?»

- Лев – хищное дикое домашнее животное, - исправилась Юля. – Давайте его оставим.

Тогда неожиданно вмешался Рома. Неожиданно – потому что Лев вообще мог по пальцам посчитать моменты, когда они с мужем сестры о чём-то разговаривали. Казалось, бедного гетеросексуального Рому приводил в ужас и Лев, и вся их семья, поэтому на совместных мероприятиях он терял дар речи, становился в сторонке и