Репутация - Лекс Краучер
Томас выпрямился, взглянул на нее, и Джорджиану поразила печаль на его лице.
– Что всегда остается? – встревоженно спросила она.
Томас помолчал, словно не зная, с чего начать, но потом прикусил губу и решился:
– Понимаешь, если бы… если бы мой брат Эдвард был сейчас жив, никакая сила на земле не помешала бы ему явиться на этот бал. В детстве мы были очень близки. Эдвард так и не простил мне того, что я родился раньше. Он, кажется, считал, что этим я нанес ему личное оскорбление, и подозреваю, считал, что если как следует постарается, то сможет наверстать эти три года и сравняться со мной. Ему непременно нужно было делать все, что делаю я. Иногда он пытался предугадать, что я сделаю, чтобы опередить меня. – Томас улыбнулся, хотя было видно, что воспоминание причиняет ему боль.
– Должно быть, он сильно любил тебя, – мягко сказала Джорджиана и, к своему ужасу, заметила, что Томас сглотнул, словно сдерживая рыдания.
– Думаю, да, любил. Я точно любил его. Забавно, я никогда не говорил ему об этом. Я думал, что знаю, как должно вести себя мужчине – брату, сыну, – но теперь начинаю подозревать, что глубоко заблуждался.
– Уверена, это не так, – возразила Джорджиана.
– Ты говоришь это только потому, что не знаешь, – покачал головой Томас. – Эдварду было семнадцать, когда он умер, Джорджиана. Я не знаю, какие слухи до тебя доходили, как домысливают люди эту историю, но вот правда: Эдвард упился до смерти. Однажды вечером он отправился развлечься, и это его убило. Бог знает, как ему все же удалось добраться до дома, но потом… – Томасу изменил голос, он помолчал, собираясь с духом. – Он умер один, в своей спальне, пока я спал в одной из соседних комнат. Сущая нелепость – ему было очень дурно, и он заснул, лежа на спине. Я каждый день думаю… думаю о том, как он лежал в кровати совсем один, как задыхался, как ему, наверное, вдруг стало страшно, а потом – конец. Каждый день я думаю о том, что все могло быть по-другому. О том, что я должен был не допустить этого.
Джорджиана поняла, что плачет.
– Но… но в этом не было твоей вины.
– Если кто-то и был виноват, то только я. Ведь я должен был быть с ним. Я даже не помню, почему не поехал на тот прием, быть может, у меня болела голова… или еще что-то… Да какая разница! Как его брат, я должен был быть с ним, а меня с ним не было. Но это еще не все. Что бы Эдвард ни делал, какое бы решение ни принимал, он следовал моему примеру. В то время мы с Джеремайей вечно рисковали, все время ходили по краю, и Эдвард просто пытался не отставать от нас. Пытался доказать, что он такой же бравый парень, как я. А теперь он в могиле, потому что я слишком поздно понял, что… что я вовсе не бравый парень.
– Томас, – сокрушенно сказала Джорджиана, кладя руку ему на плечо. – Нет! Это был несчастный случай. Ужасная, но все равно случайность.
– Поступи я иначе, брат был бы сейчас с нами. И моя мать тоже. Не знаю, можно ли вправду умереть от горя, но, полагаю, с ней случилось именно это. Она всегда была полна радости, полна жизни, на ней держались и наше дело, и наша семья, но потерю брата вынести не смогла. Семья была для нее всем, она и так многого лишилась, приехав сюда, расставшись с родными. После смерти Эдварда она перестала есть и разговаривать. Отец делал все возможное, пытаясь не дать ей угаснуть, удержать ее в этом мире, но его стараний оказалось недостаточно, а когда матери не стало, он совсем опустил руки. Мы… потеряли все, и лишь потому, что я считал вот это… – Томас обвел рукой вокруг, – чем-то важным.
– Я не верю, – яростно возразила Джорджиана. – Не верю, Томас. Ты должен понять, нет никакого «если бы», нет ситуации, в которой ты сделал все правильно и ничего не случилось, есть только то, что есть. Если бы это не произошло в тот день, то произошло бы в другой. На другом приеме. Ты мог бы велеть Эдварду остепениться, и он сделал бы наоборот, ведь он был молод и упрям. Нам не дано предугадать будущее, и ты ничего не изменишь, если будешь просто… просто казнить себя.
Томас крепко зажмурился, и из глаз его наконец потекли слезы. Он утер их.
Томас и Джорджиана немного посидели молча, слушая, как тихо падают капли со стеклянного потолка оранжереи, а вдалеке веселятся люди.
– Прости, – наконец сказал молодой человек. – Прости, что обрушил все это на тебя. Я даже не знаю, зачем рассказал тебе, мы никогда об этом… я никогда об этом не говорю. Джеремайя был со мной в самые тяжелые минуты, но мы не обсуждали с ним то, что случилось, и он, похоже, ждал, что я быстро стану прежним. Думаю, он разочарован произошедшей во мне переменой. Он и сам изменился, или, может быть, раньше я не видел его подлинной сути. Все это веселье, эти балы – больше ничто в них меня не привлекает. Однако я здесь, цепляюсь за обрывки своей прошлой жизни, стараюсь вспомнить, каково это быть… – Томас запнулся, и Джорджиана сжала его плечо, пытаясь приободрить. – О господи! Прости. Ты, наверное, решила, что я не в своем уме.
– Прекрати просить у меня прощения, – ласково проговорила Джорджиана сквозь слезы и слабо улыбнулась.
Томас попытался улыбнуться в ответ, но не смог.
Тогда Джорджиана взяла его лицо в свои ладони:
– Томас, я ни на секунду не допускала мысли, что ты не в своем уме. Ты скорбишь по тем, кого потерял. И что бы ты сам о себе ни думал, учти, пожалуйста, тебе не удалось убедить меня в том, что ты дурной. Ты хороший брат. Хороший сын. Хороший человек.
Она убрала волосы с лица молодого человека и нежно поцеловала его в лоб; Томас прильнул
