Жар - Тоби Ллойд
Я оставила раввину записку со своим номером телефона, и когда он перезвонил, мы условились встретиться завтра и выпить кофе. Я почему-то думала, что раввин не упустит случая обратить меня в свою веру, и перед встречей нервничала.
Рабби приветствовал меня широкой улыбкой.
– Та девушка, которая ушла и не вернулась!
– Вы меня узнали?
– Вы приходили к нам в шабат, один-единственный раз. Вид у вас был примерно такой же растерянный, как у мальчика, который случайно забрел в женский туалет.
Лишь тогда я сообразила, что раввин – уроженец Америки. Я извинилась за то, что больше не приходила, и объяснила, что теперь посещаю другую синагогу. Какую, уточнил раввин. Я призналась, что хожу к реформистам, ожидая, что рабби Майкл скажет: это прямой путь в ад.
– Какая мне разница, где вы молитесь? Все равно это иудаизм.
Я выругала себя. Вечером выступления Шульца раввин и его паства приняли меня, абсолютно постороннего человека, с радушием, неведомым атеистам. Присаживайтесь, сказали они, угощайтесь. Я холодно и неловко пренебрегла их дружелюбием, но раввин не таил на меня обиду. Неудивительно, что Рут питает к нему искреннее уважение, невзирая на их богословские разногласия. Я спросила рабби Майкла, помнит ли он Товию, еще одного студента, который прежде ходил на их богослужения.
–Разумеется. Интересный парень. Интересная семья! Наверняка вы переживаете из-за того, что ему сейчас непросто. Я, если честно, тоже.
Я спросила, читал ли он книгу Ханны, и рабби ответил: нет, не было желания.
– Эта девушка не в себе, – пояснил он, – но никакая не ведьма.
Я спросила его, существуют ли ведьмы, и он рассмеялся. А големы и диббуки, продолжала я, и он рассмеялся опять.
– Что такое? Вы вместо занятий сидите в кино, а? Насмотрелись фильмов?
– Но разве в Торе не упомянуты ведьмы?
–В пустыне народ Израиля испугался великанов[56]. Существуют ли великаны? Некоторые люди и впрямь огромного роста, а высокий человек и есть великан. Майкл Джордан для меня великан, нет? И знаете что? Мне его не одолеть!
– То есть вы не приняли книгу Ханны серьез.
– Между нами говоря, лучше бы миссис Розенталь и дальше писала о политике. Об Израиле она рассуждает весьма разумно. О природе чудес – увы.
О каббале мы так и не поговорили. Подозреваю, рабби Майкл сказал бы мне то же, что Рут: мистические книги не входят в общепринятую традицию иудаизма, но, пожалуй, содержат в себе своего рода истину – если, конечно, у читателя хватит терпения ее отыскать.
Вместо каббалы мы обсуждали Товию. Весь семестр он не посещал шабатние трапезы в синагоге. Раввин уговаривал меня привести его как-нибудь.
– Вы же знаете, что он атеист, правда? – уточнила я.
– Бедный мальчик. Нет муки хуже безбожия.
Так ли это? Я вспомнила полоску света под дверью Товии. И в который раз задалась вопросом: что если его воинствующее неверие – не более чем притворство?
Когда мы пришли в кафе, раввин заказал брауни с арахисовым маслом, признавшись, что питает к ним большую слабость. И сейчас он обмакнул брауни в кофе и откусил кусочек. Я спросила его об Иеффае. Об этой истории Элси когда-то написала школьное сочинение, из-за этой истории учительница отправила ее к психотерапевту. Этот эпизод послужил завязкой в повествовании Ханны.
– История неприятная, – сказал раввин.
Я сказала, что мне об этом задали написать.
–Я впервые услышал об Иеффае, когда мне было двенадцать лет. Приближалась моя бар-мицва. И в ту пору я часто размышлял о том, что значит быть евреем. Почему мы так отличаемся от всех прочих? «Избранный народ». Избранный для чего? В общем, видите ли, учителя меня очень любили, я много читал. И как-то вечером, сидя у себя в комнате, прочел эту жуткую историю. Я так расстроился, что прибежал к родителям и заявил: «Всё! Не надо мне никакой бар-мицвы!» Я думал, отец меня отлупит до полусмерти. – Раввин улыбнулся печально, видимо, вспомнил отца – наверное, тот остался в Америке, постарел, одряхлел, а может, уже и умер.
– Что же вас так расстроило?
–То есть вы не читали эту историю? В Книге судей написано, что Иеффай родился к востоку от реки Иордан, в древних горах Галаада, изведал лишения, но вознесся на вершину власти и стал править своим народом. Это было уже после смерти Моисея, но до того, как Саул стал царем. Трудное время для народа Израиля. Люди тогда обитали в домах, которые строили наскоро из глины и камня, семейства объединялись друг с другом, но союзы их оказывались непрочными – словом, не народ, а сборище бродяг, оборванцев и оборванок, сварившихся из-за стоимости скота и проклинавших друг друга из-за своих невзгод. На протяжении многих веков они изнывали под гнетом то одних, то других враждебных соседей, вспоминали рабство египетское и кнуты фараона. Вот в каком кровавом мире появился на свет Иеффай, плод греха: его мать была блудницей. Уж извините, Кейт, это не я придумал, и мне самому не нравится это слово. Но оно объясняет, как к ней относились люди. Мы даже имени ее не знаем. Незаконнорожденный – еще одно слово, которое мне не нравится, но оно здесь уместно. Опять-таки извините. В те суматошные годы между смертью одного судьи и появлением его преемника незаконнорожденных наверняка было много; в ту пору многие израильтяне забыли Тору, поклонялись Баалу – или, как называют его христиане, Вельзевулу. Разумеется, не со всеми обходились так же круто, как с Иеффаем: законнорожденные братья изгнали его из Галаада, дабы он не наследовал их блудодею-отцу. Иеффай бежал на окраину Ханаана, подальше от всех родных и привычной жизни. И поселился в земле Тов. Быть может, порой в изгнании он глядел на пески пустыни и шептал себе, что у Ашема о нем Своя воля; мы об этом не знаем. Но в чужой земле Тов, которая в пространном библейском повествовании упомянута лишь однажды, Иеффай обрел процветание. В древних преданиях сыновьям, оказавшимся в опасности, зачастую везет – взять хотя бы Даниила и львов, или Иосифа, который получил свободу и сказочно разбогател. Вам же знакомы такие истории, верно? Шучу. Неевреи их точно знают.
В изгнании у Иеффая появились друзья. Он окреп, влюбился, женился. Трудился в поте лица, возделывал землю, и когда вечером ложился спать, сон его не тревожили ни сожаления, ни тревоги. Со временем его жена родила дочь, их единственного ребенка. И часто под вечер Иеффай лакомился плодами под оливой, качал на колене дочурку, а она что-то
