Том 2. Проза - Анри Гиршевич Волохонский
Требуют пенья. Алиса распевает на мотив «Долговечного гнезда»:
Невеличка-недотрога,
За каки-таки грехи
Из дупла у носорога
Декламируешь стихи?
Наконец, общее напряжение чувств разрешается в «нелокальную конгруентность». Первооткрыватели континентов неведомого мажут друг друга и Алису вареньем, трут мармеладом, обсыпают сахарной пудрой, суют пастилу под мышки, пускают слюни, облизывают… Я же упрямо держусь сингулярной гипотезы и отсел в сторонку. И вот из этой груды человеческих тел выкарабкивается Алиса, вспархивает ко мне на колени, толкает в усы марципан и пищит:
— Вы новенький, да? Так скоро остепенились? Хотите, я буду с вами как Трубочист Ужонок Тэд?
— Это который сам себе велосипед? Благодарю вас, не надо. И как лягушечка Люис Жаб — тоже спасибо.
— А как же мне с вами быть? — надувает губки Алиса.
— Давайте, это я лучше буду с вами как Зайчик Квантик, — возразил я, выпил остывшего сахаринового чайку и швырнул хозяйку дома обратно к ее сластолюбцам, после чего стал скоропостижно удаляться. Уже на улице слышу мне вслед женский визг. Оборачиваюсь.
— Эй, ты, из обсерватории! — орет мне правительница Страны Чудес с резного крылечка. — В другой раз приходи со своим телескопом!
СЕАНС ГИПНОЗА
— А что бы и нам сейчас не сбегать к этой Луизе? — сказал вдруг я. — Мне сдается, за Феофаном осталось нечто невысказанное.
— Что ж. Но я буду ждать снаружи.
По дороге Авель вел себя беспокойно. Когда в небе обозначились прозрачные контуры ослиных ушей над трубою, он бережно взялся за мой локоть.
— Я опасаюсь за тебя. Это же физики, их будет много. Давай свяжем себя одной веревкой, которую ты будешь время от времени подергивать. Если долго не будет сигнала, я тебя выволоку.
— Ты всегда носишь с собой веревку?
— Прошу тебя как можно меньше говорить об этом предмете.
Я поднялся на ступеньки и проник в полуоткрытую дверь, но дальше в маленьком помещении уже теснилась густая толпа. Там были не только носители высших званий, но также дамы, студенты и просто знакомые. Вечер только начинался. Луиза, казавшаяся на расстоянии еще более трогательной малюткой, чем описывал ее Авель, взошла на стульчик и заявила:
Сел зануда-Осьминог
Полоскать Медузу —
Голова не выше ног,
Зад спиною к пузу…
— У нас сегодня «Морская Кадриль»!
Ей похлопали. Луиза моргнула и продолжала:
Китовый Ус и Зуб Моржовый!
Концерт для устриц на мели!
Кому другому подошло бы,
Однако устриц — подмели…
Смех и новые хлопки проводили очаровательного конферансье. Алиса опустилась и уступила возвышенье парочке морских затейников. Ус Китовый был лощеный молодой человек, подтянутый, как мичман. Зуб Моржовый, напротив, имел облик отставного капитана дальнего плаванья. Между ними развивалась следующая драматическая ситуация. Капитан быстро скинул брюки, китель и остался в дамском купальнике-тельняшке. Эта метаморфоза вызвала осуждение со стороны его юного и неиспорченного напарника:
Ус Китовый:
Стареешь, тетя Катя,
А ходишь на бровях!
Не тот сезон да платье —
Ни пугова ни блях!
Пожилой за словом в карман не полез.
Зуб Моржовый:
Была и я как дети
Голу́ба-простота:
Угрятину как в сети
Хватала в оба рта!
Он встал на руки и прошелся, как обещано было, «на бровях». Однако молодой человек продолжал свою конструктивную критику.
Ус Китовый:
Ах, тетушка, чрезмерен
Ваш буйный аппетит,
Вперед несовременен —
Назад не воротит.
В куплете содержался политический намек. Присутствующие загоготали.
Зуб Моржовый:
Ах, девушка, дашь дубу
Под ним и желуди́,
А дашь соседу в зубы —
На полку не клади.
Стихи сопровождались телодвижениями и завершились престранным мимическим па.
Ус Китовый:
Нет, теть-Екатерина,
Как можно так всю ночь,
Чтоб вы как балерина
Из кожи лезли прочь?!
Зуб Моржовый:
Тебе такую оперу
На память покажу,
Что хватит на день по перу
Год вламывать ежу!
С этими словами Зуб пустился в совершенно разнузданную пляску и под конец действительно «показал» не только своему дружочку Киту, но и всем зрителям.
Снова вышла Луиза, на этот раз с наигранным недоумением:
— Что же тут морского?
— Еж. Морской! — отвечал Катерина, похлопывая себя по седовласому седалищу.
Реплику покрыл взрыв звонкого хохота. Я воспользовался паузой, чтобы дать Авелю знать о моем полном благополучии. Луиза объявляла следующий номер.
— А сейчас — «Морское Перо»… Наши лирики.
Лириками оказался наш Феофан. Я ожидал снова чего-нибудь космологического, вроде уже цитированного:
………………………… ужасный Толчок
И хаос завыл как дырявый волчок —
но Феофан следовал точным определениям жанров. Он прочитал нечто весьма чувствительное.
Смотрю на оператор Гамильтона
И вижу в нем большой огромный смысл —
Как океан у берега бездонный,
Где чайный клипер огибает мыс.
Он словно теорема Луивилля
Плывет, виляя медленной кормой,
А на носу химеры лоб кобылий
Да Медным Змием интеграл смурной.
Пусть где-то в луже щука жрет тритона
И треплет зайца трепетная рысь,
А я — на оператор Гамильтона
Лишь посмотрю — и испаряюсь ввысь.
Феофан, как и многие, полагал, что если что в стихе написано, так то́ самое оно и означает. Поэтому его творения оставляли по себе впечатление некоторого слабоумия. На стульях перешептывались, говорили «он талантливый физик», выслушали с сочувствием, но без восторга.
— Знаете, он и правда работает над числами Гамильтона, — обратился ко мне кто-то по соседству.
Я кивнул. Луиза стала разносить какао и кусочки липких лакомств на коротеньких шпильках, приговаривая в поэтическом роде инфантильно-интеллектуального сюсюканья, окрашенного на сей раз приличным объявленному на вечер стилю морским колоритом.
Крохотули-кексики
Для высшей математики:
Улексю от лексики —
Прилетю к грамматике,
Наужу предлоги я
Рыбке-барабульке
Лёльку филологии
Полялькаю в люльке.
Но какао и тортики пришли к концу, и хозяйка должна была вернуться к конферансу.
— А сейчас перед нами
