На санях - Борис Акунин
Марк особенно не напрягся. Понятно, что отказываться от поганенького поручения нельзя — Эсэс заберет протокол обратно. Но у Екатерины Викторовны дома, quel dommage35, ничего криминального не обнаружится.
— Вечером позвоню, доложусь — кивнул он, всем видом показывая, что глубоко осознал важность задания. И принялся за салат «Столичный».
Китиха жила на Шаболовке, в кирпичной пятиэтажке. Третий этаж без лифта — значит, ее мать выходить, дышать свежим воздухом не может. И балконов на доме не видно.
С этой темы Марк и начал. Когда Кладенцова открыла дверь и воскликнула: «Господи, вы принесли!», он сразу деловито сказал:
— Тут есть режим «Staircase», «Лестница». Для спуска-подъема по ступенькам. Передние ножки телескопически выдвигаются и фиксируются. В инструкции на английском написано — если надо, я переведу. Я в английской спецшколе учился. И давайте я для первого раза помогу вашей матери спуститься. Там все равно кто-то обязательно помогать должен, для страховки.
— Мама, мама! — крикнула Екатерина Викторовна, обернувшись к коридору. — Ты только посмотри, какое тебе принесли чудо! Проходите, проходите, Марк. Вы даже не представляете себе, как это облегчит мамину жизнь! Она в квартире, как узница, уже два года. А скоро начнется весна, и можно будет гулять!
Дома она была не такая, как в универе. Волосы не собраны в узел, как у училок в старых фильмах, а распущены. На работе всегда одета скучно, «жакет-юбка», а тут клетчатая рубашка с завернутыми рукавами, довольно клевые штаны с заклепками. Не «Калина красная», а Катрин Денёв, если ту подкормить.
Мать, Полина Константиновна, тоже оказалась славная. Не сильно старая, аккуратная, сердечная. Держалась с ним, словно они сто лет знакомы и дружны, как-то очень просто, доверительно.
Екатерина Викторовна пошла на кухню чай заваривать, а старушка наклонилась и говорит:
— Милый Марк, Катюша, когда я ее про работу расспрашиваю, говорит: всё отлично, а я за нее волнуюсь. Она принимает близко к сердцу любую мелочь. Скажите, у вас к ней хорошо относятся? Она ведь несовременная. Наверно кажется молодежи странной. Белой вороной.
— Что вы, ребята ее очень любят, никто ее странной не считает, — наврал Марк.
Китиху с ее восторгами по поводу Бодлера и Мопассана считали малость трёхнутой. Один раз, еще на первом курсе, объясняя сходство и различие глагола quitter с русским «покидать», она тонким голоском запела песню Жака Бреля «Ne me quitte pas»36 и прослезилась. После этого ее и прозвали «Китиха».
— Я Катино проклятье, — грустно сказала Полина Константиновна. — Когда мне пятнадцать лет назад поставили диагноз и сказали, что это не лечится, у Кати был кавалер, очень интересный мужчина… Но с такой матерью какая личная жизнь? Так всю молодость на меня и потратила. Ей на днях исполнится сорок, а кроме меня никого. Только книги и работа.
Поразительно, конечно, что она с молокососом в такие откровенности пускается, подумал Марк. Должно быть, сидит с утра до вечера взаперти, поговорить не с кем. А как изъясняется! «Я Катино проклятье», «кавалер», «интересный мужчина».
— Мама, давай без душевных излияний, — укоризненно произнесла Екатерина Викторовна, входя с подносом. Услышала последнюю фразу. — Она уже успела рассказать вам всю мою биографию?
— Нет, только что у вас скоро юбилей, — ответил он (старушка благодарно кивнула). — Поздравляю.
— Было бы с чем. Пройдут года, наступит старость, морщины вскочут на лице. Вы чай какой пьете, крепкий?
Потом он стал показывать, как пользоваться ходунками, сверяясь по инструкции. Если не мог врубиться, Екатерина Викторовна (он пообещал себе, что Китихой больше звать ее не будет, даже мысленно), заглядывала через плечо, читала вслух английские слова со смешным французским акцентом. Она была ужасно милая в этом домашнем виде — с засученными рукавами, с волосами до плеч. Ходила бы так всегда, на кой себя уродовать? И не старая совсем, на самом деле ни одной морщины. Марк в каком-то романе прочитал, что недолюбленные женщины быстро увядают, но это наверно смотря какие.
Наконец разобрались. Полина Константиновна походила, пришла в восторг. Потребовала немедленно вывести ее на улицу. Спуск занял кучу времени, но ничего, справились. Страховали с двух сторон, снизу и сверху.
— Боже мой, боже мой, какое счастье. Думала, умру, весенним воздухом больше не подышу, — всё повторяла Полина Константиновна, маленькими шажками двигаясь по тротуару.
Екатерина Викторовна и Марк шли сзади. Она наклонилась, шепнула:
— Je vous appelerai “Saint-Marc”. Dieu vous a envoyé à nous37.
Видела бы ты этого бога, подумал он, а вслух ответил:
— Да ну что вы. У вас мать такая классная. Одно удовольствие с ней общаться.
«Куратору» он позвонил из уличного автомата. И — тоном ревностного служаки:
— Докладываю, Сергей Сергеич. У объекта побывал, контакт установил, осмотр книжных полок произвел.
— Улов есть?
— Ничего машинописного не обнаружено. Книг иностранного издания очень много, но на русском языке ни одной. Зато на французском есть несколько, вызывающих подозрение. Я названия переписал. Прочесть?
— Продиктуй по буквам. Я французского не знаю, у коллег спрошу.
Тем же голосом пионера-героя Марк стал диктовать:
— «Рэ», «е», «эс», «и с точкой», «эс», «тэ», «а», «эн», «це», снова «е». Это первое слово. Второе короткое: «е», «тэ». Третье…
— Так. Зачитываю, проверь, — сказал Эсэс, когда Марк закончил. — «Резистанце ет ребеллион». Авторы Алберт Цамус, Симоне Вейл c «дубль вэ». Почему считаешь книгу подозрительной?
— Название переводится «Сопротивление и восстание».
— Годится. Еще что?
На то чтоб записать «Pour une morale de l'ambiguïté»38 Симоны де Бовуар у «куратора» ушло минут пять, если не больше. Потом, раздухарившись, Марк долго-предолго диктовал название опуса писателя-коммуниста Вайяна-Кутюрье «Un mois dans Moscou la rouge: la vérité sur "l'enfer" bolchevik»39 — Эсэс очень заинтересовался. Все эти книги действительно на полках стояли — валяйте, проверяйте. Но обыск гэбэ проводить не станет, потому что «коллеги» Сергея Сергеича разочаруют.
Этот театр у микрофона продлился аж до пол-девятого. Марк несся от метро бегом, чтоб быть около телефона к девяти.
Зря торопился. Мэри опять не позвонила.
За выходные эйфории от собственного хитроумия у него поубавилось. Отсрочка — вот и всё, что он Екатерине Викторовне обеспечил.
