Осенняя охота - Екатерина Златорунская
Ветеринар велел внести ее внутрь и выйти. На стенах дома висели березовые веники, на столе стояла банка с цветами. Ветеринар заметил удивленный взгляд А23578:
– Я дал себе слово жить как человек.
А23578 ждал снаружи. Было тихо, потом он услышал плач, но не понял, кто плачет – женщина или ребенок. Ему очень хотелось обратно в «Здравницу», скоро начнут раздавать обед. Но он не уходил, ждал их и не понимал зачем.
Наконец Ветеринар вынес ребенка. Следом вышла она, еще бледнее, чем была, с горящими больными глазами.
– Это мальчик, – сказал Ветеринар.
– Ну и что. Это ребенок…
– Ты знаешь что. Если бы это была девочка, другое дело. Зачем ты наврала?
– Я отвезу его к матери в деревню.
– Все деревни зачищены, ты же сама знаешь, тебя оттуда привезли.
Они сели в машину и поехали дальше. Настя рассказывала, что у нее были две старшие сестры. Только она их не помнит. Они расстались в детстве. Сестры остались с мамой, она получала от них письма. Рассказывала о большом доме с палисадником, о качелях, как их купали с сестрами в тазу во дворе, лягушки запрыгивали в таз и на руках оставались цыпки.
Она вдруг вскрикнула:
– Остановись, поверни туда, там начинается дорога в деревню! – она засмеялась от радости.
Он повернул, но дороги не было, повсюду росли высокие травы.
– Теперь от моста направо.
Как же он не догадался. Она путала. Ей казалось, что все это есть. А все это было. Мама, сестры, мост, деревня.
Они ехали медленно по узкой тропинке, из-за высоты трав казалось, что стемнело и скоро начнется дождь. Когда она приходила в себя, то давала указания:
– Возможно, я уже не выживу, отвези мою дочь, понимаешь, что это человек, ведь охотники не рождаются женского пола, к маме. Я назвала ее Анной. Так звали мою дочку. С ней случился несчастный случай. Она упала.
Она не договорила, замолчала. Они ехали молча, и ребенок не плакал, что было удивительным. Неожиданно она рассмеялась:
– Они все катаются на нашем озере на коньках, посмотри.
Они остановились, когда закончился бензин. Настя очнулась, посмотрела по сторонам, попросила выйти. Он вытащил ее из машины, положил на траву. Она сказала, что Ветеринар дал ей таблетку, от этого она так много спит. Он развел смесь водой, покормил ребенка. Он почувствовал ее взгляд. Она лежала с открытыми глазами и смотрела на него. Он положил голову ей на грудь – сердце не стучало, и внутри нее было так тихо, как у той куклы, из-за которой его посадили.
Он взял ребенка, сумку с водой и смесями и пошел вперед. Ему казалось, что он слышит реку. Он шел и шел, начался лес, где-то вдалеке журчала вода. Они вышли к ручью, над ним стоял домик с уцелевшей надписью: «Купальня святителя Николая». Он помолился. Он чувствовал во рту странный железный привкус.
Ребенок плакал и страдал, как человек. Он смотрел на его лицо, обычное лицо, и не понимал, почему Ветеринар назвал его охотником. Когда он прижимал ребенка к груди, тот затихал. Он разговаривал с ним по-птичьи, и ребенок откликался нежным воркованием, и ему казалось, что он держит в руках птенца и кормит птенца.
Он видел монаха Иннокентия и птиц с монастырской крещатни.
Когда он перестал вставать, монах Иннокентий помогал ему: ходил за водой, разводил костер, грел воду, готовил смесь. Горечь жгла шею и желудок, его рвало уже безостановочно, и только тогда он вспомнил про чип и даже засмеялся, потому что чип оказался правдой и он победил в том споре, том давнем споре, когда ему говорили, что все это фигня.
Однажды А23578 услышал, как женский голос сказал: «Плачет ребенок». И тогда он сделал последнее, что мог: он собрался с силами и встал. Ребенок спал в ящике из-под яблок. Он вышел наружу и увидел двух женщин на берегу реки, они стирали белье, ему показалось, что это Валя и его мама, но это были другие женщины. Он не знал, как ручей вдруг стал рекой, но не удивился этому. Он положил ящик на воду, монах Иннокентий перекрестил ребенка.
Ящик плыл по реке, далеко-далеко, и река была тиха и ласкова. Он слышал, как женщина сказала другой: «Это мальчик».
В нем уже не осталось сил, и он вернулся к себе в нору и лег.
Там он лежал тихо, смотрел на земляной потолок, думал об этой жизни, пытался понять, какая она. Потом он заснул. Потом он умер.
Ζωσιμος[3]
Мы буквально сбивались с ног, когда я получила от нее, от Раи, письмо. Она звала нас погостить к себе, в гостиницу у моря. Я видела фотографии в интернете: двухэтажный домик, терраска перед домом и она, бодрая старуха, пьет на террасе кофе. Гостиница называлась «У моря». У какого моря – не уточнялось.
Рая лет двадцать назад уехала с дочерью, тогда малолетней, а сейчас та дочь, по слухам, замужем и сама всем заправляет, а Рая живет на всем готовом, фотографируется у ворот своей гостиницы: мол, как хорошо устроилась на старости лет, а ведь уезжала собирать оливки, но хозяин плантации влюбился в нее и освободил от труда. Они свободно жили на деньги от продажи оливкового масла. Она присылала нам бутылочки, на них наклейки с портретом ее мужа. Муж ослеп. Рая осталась за главного плантатора. Построила гостиницу. При ней магазинчик: опять же масла и маслины. Мы не виделись лет двадцать. Но я опознала всех героев. Муж Раи – грек Димитрис – отсутствовал.
И вот Рая пишет: приезжайте, но конверт без адреса, куда приезжать – неизвестно. Может быть, Рая была несвободна в желании видеть нас, но я уже знала адрес. Я настроилась особенным образом. Увидела Раин пансионат, ее комнатку на первом этаже, Элоиза, дочь, она поменяла имя с Зинаиды, подметала пол. Эта Элоиза из рыжей щекастой девочки превратилась в брюнетку без щек. И даже поменяла цвет глаз. Зинаида была кареглазая, а Элоиза – голубоглазая. Я хорошо рассмотрела. Элоиза как раз сняла очки. А Рая сидела, не шевелившись, мне даже показалось, что она не совсем жива.
Но главное, я проникла на ресепшн, где висели ключи с бочонками, на них номер комнаты и адрес пансионата по-гречески. Я мгновенно запомнила. И спрятала. Я не сразу вернулась. Я еще хотела поискать мужа. Но его нигде не было видно. Он не пускал меня к себе.
Я сказала дочерям:
