Осенняя охота - Екатерина Златорунская
Мы пришли на место рано утром, я увидела вагоны, заполненные кем-то. Не все были люди, они страшно смотрели на нас. Одна женщина окликнула меня, показала на крышу:
– Залезайте туда, безбилетные только на крыше. Я показала ей шифр на запястье, у меня есть билет. Что вы, по такому давно уже не ездят, как же вы так отстали от жизни. Я поняла, что не пробираюсь через новые заслонки и вижу события пятилетней давности. Женщина сказала: «Они смотрят на вас, у вас еще живое сердце, а у ваших девочек вообще все живое».
Катя-Таня вцепились друг в друга, обе с болячками у рта, но живые здоровые девочки, им снились страшные сны по ночам, они писались, и я им обещала, что у тети Раи мы будем в безопасности, будем спать на кроватках, гулять вдоль моря.
Женщина торопила меня:
– Сейчас эти к вам подойдут. Идемте, – и отводила куда-то в сторону. – Он вам велел показать. Я была подруга его матери. Она мне делала капельники, славная женщина. Он вам велел показать.
– Кто он?
Женщина делала вид, что не слышит меня. Мы куда-то шли, все дальше от вокзала, я подумала, что это ловушка. Но тут женщина сняла шинель и отдала ее мне. Я узнала маму.
– Мама, – я зарыдала, – мама! Девочки, это же ваша бабушка. Почему же ты раньше не приходила к нам? Я осталась совсем одна.
Нет времени. Она говорила быстро, неразборчиво. Она распростерла вокруг нас руки. Он оставил тебе записку, прочти, и я увидела буквы: Наташа, это я. Подыши девочкам в ушки и ноздри.
Катя-Таня заплакали, они думали, что я тоже сошла с ума. Марина держала их за руки, сама дрожа от страха. Она видела, как те рванули к нам. Мама закрывала нас руками: «Ты забыла цепочку. Он же тебе оставил. Возьми». Я надела цепочку. Мама просила: «Быстрее, дыши, дыши на них». Я выдохнула девочкам в рот и ноздри, и они превратились в ключики. Один большой – Марина, и один маленький – двусторонний, с двумя желобками – Катя-Таня. Мамы уже не было рядом, я слышала только ее отдаляющийся голос: «Накинь шинель, дочка». И почти неразборчиво: «Оля тебя обманула, это ловушка, но Петя успел меня предупредить».
Один из тех направился ко мне, но я накинула шинель и перестала быть видимой. Под прикрытием шинели я забралась на крышу поезда, там лежали голые, слабые. Никто из них не заметил, что шинель передвигается сама, без хозяина. Один из лежащих хотел накрыться мною, но я осторожно увернулась. Он заснул, я передвинулась на самый край крыши, замерла, мы поехали, меня не тронули.
Я даже удивилась, что все то же. То же небо, и поле за городом, и река. Ключики потяжелели от восторга. Я показывала детям: это наш лес. Здесь мы гуляли, собирали грибы, землянику, катались на велосипедах.
Сосны выросли почти до неба. Те же сосны. Исчезли только животные и птицы. Но кто-то же жил в лесу. Я увидела, как проскочило за стволами белое ошкуренное тело.
Мы проехали то место, где раньше была военная база. Мы ездили туда с мужем на родник, запасшись пустыми канистрами. Сосны на склонах соединялись со своими тенями, как два царства, земное и подземное. Голоса множества птиц, а летом комаров. Там остался круглый щиток с двумя первыми буквами от слова «Воспрещено» красной краской, муж сказал – краска слезет через два дня, но не слезла. Как же хотелось ему рассказать, что он ошибся.
Ключики на моей шее волновались, звенели и дрожали, я их успокаивала: «Тише, мои глупенькие. Будем с вами жить-поживать, и я снова стану добрая, счастливая, буду мыть вас в море, оно ласковое, оно нас подлечит, у вас всё целое, у меня же осталось только сердце, а сердце – это всё».
Железная дорога внезапно оборвалась. Военные вбежали в вагоны и стали расстреливать тех, кто еще был жив. Я осторожно сползла с крыши на землю, вспомнив, как учила маленькую Марину слезать с высокой кровати. Ножками вниз. Солдат хотел выстрелить в меня, но его напарник сказал: «Это же тряпка, не трать патроны». Они обстреливали вагон за вагоном, а я тихонечко кралась к воротам, меня не замечали. За воротами блестело синее озеро, я разглядела каменную пристань с лодками, людей.
Маленькая девочка в шляпке с костяными вишнями кормила хлебом кого-то под водой. Я не чувствовала запахов, может быть, это уже был тот новый хлеб без запаха. Девочка обернулась на меня, подняв вуаль на шляпе, старым лицом и закричала: «Мама, тут тетя!» Я стала снова видима. Ее мать с удивлением оглядела меня: мешок для мусора вместо платья, мы так одевались уже давно, и по меркам нынешней жизни мешки были предметами роскоши. На крик девочки прибежали другие. Мужчина с тростью. Его спутница с кружевным зонтиком. Они все были одеты по моде начала двадцатого века и ничем не пахли. Я увидела, что у них внутри нет органов, вообще ничего, кроме дыма. На меня бежали со всех сторон. Ключики умоляли: «Мама, прыгай».
Я прыгнула в озеро и поплыла, шинель осталась на берегу, она уже не спасала меня, силы моей матери закончились. Девочка плыла за мной, пытаясь схватить за пятки. Берег был далеко, что-то белое, непроницаемое застилало его, как простыня. Девочка, оказавшаяся карлицей, уже кусала меня за палец ноги, когда я увидела, что простыня – это бетонная стена. Кто-то сбросил оттуда лестницу. Карлица полезла за мной. А ее приспешники уже плыли по озеру в своих шляпах.
Марина сказала: «Мама, ты видишь, в стене замок, попробуй открыть его мной, я же ключик». Тут же стена раздвинулась и впустила меня, а Марина исчезла.
Я оказалась в пустыне. Белый песок и белое небо. Я кричала: «Марина, Марина!», я искала ключик в песке. Это была плата за вход на новую территорию. Я искала ее, но всюду стояли заслонки. Я слышала ее смех, я видела ее той крошечной девочкой с белыми зубками, словно рисовыми зернышками, с ямочками на локтях, – той, которую мы возили на резиновом утенке, с которой играли в «села баба на горох». Маленькая Марина умела сказать только: «Ох». Это было последнее счастливое воспоминание.
Рая сказала: «Если будет совсем тяжело, приезжайте». Люди продавали всё, и почки, и печень, но поезда не довозили их до пункта назначения.
– Рая, Рая, – плакала я по ночам,
