Высохшее сердце - Абдулразак Гурна
— Мунира, — сказал я.
— Салим, — мгновенно отозвалась она. — Салим, Салим! До чего я рада слышать твой голос, он совсем не изменился!
— Мунира, — повторил я.
— А я догадалась! Как только услышала этот глухой гул, который всегда бывает при междугородних звонках, так сразу и поняла, что это ты.
— Меня не застали дома вовремя, — сказал я. — Прости. Я бы приехал.
— Все случилось очень быстро, — ответила Мунира. — Она принимала свои обычные лекарства от давления и сама за собой следила, но в тот день у нее сильно разболелась голова. У нее уже несколько дней были головные боли, но она не думала, что это серьезно. Мы не знали, что это может быть симптомом. И в тот же день у нее началось головокружение и онемела правая нога. Потом нам сказали, что это была эмболия — кровяной сгусток приплыл из какой-то другой части тела и заткнул артерию в мозгу.
— Прости, — повторил я.
— Я знаю, что ты приехал бы, если бы мог. Было бы здорово с тобой повидаться, даже по такому грустному поводу, — сказала она. — Мы ужасно по тебе скучали! Она часто о тебе говорила, почти каждый день, как будто виделась с тобой только утром. Знаешь, какое у нее было для тебя словечко? Она говорила, что ты верный, преданный — ана амини — и что когда-нибудь ты приедешь обратно. Но вот как все обернулось, и теперь уже ничего не поделаешь.
Я не нашел что ответить, онемев от вины. Я слишком долго тянул, а теперь было уже поздно. Я слушал, как сестра рассказывала мне о похоронах.
— Дядя Амир приехал как раз вовремя, прямо из аэропорта. Дэдди[64] договорился, чтобы его встретили. Тетя Аша и другие тетушки из той семьи были очень добры. Одна из кузин дэдди на время поселилась у нас, чтобы побыть со мной. Я еще не решила, что буду делать. Я не могу оставаться в квартире одна, и в любом случае мне надо доучиться в Дар-эс-Саламе, сейчас уже последний год. А потом решу. Квартира на мамино имя, это ее собственность, так что теперь она наша с тобой. Если когда-нибудь вернешься, хотя бы ненадолго, у тебя тут будет свое жилье.
В голосе Муниры была удивившая меня твердость. Чувствовалось, что она привыкла говорить по телефону и умеет принимать решения. Она выросла среди влиятельных людей — наверное, этим и объяснялась такая уверенность в себе. А может быть, она унаследовала ген напористости от своего дэдди. В какой-то момент она, по-видимому, заметила мое молчание, потому что остановилась и после небольшой паузы спросила:
— Салим, ты еще здесь?
— Да-да, — сказал я. — Я просто заслушался.
— Извини, я такая болтушка, — рассмеялась она. — Ты ведь звонишь издалека, а это, наверно, страшно дорого. В следующий раз я сама тебе позвоню.
— Не переживай, — сказал я. — Запиши лучше мой электронный адрес. Нечего школьнице тратиться на дальние звонки.
В одном из электронных писем она и сообщила мне, что мой отец вернулся. Она писала: «Он приехал через три недели после маминых похорон. Не знаю, связано это с ее кончиной или нет. Мне сказал дэдди, а ему кто-то из его друзей. Не знаю, насовсем он приехал или только на время. Через пару дней я лечу в Дар, начинается второй семестр моего последнего года в бизнес-школе. Буду держать тебя в курсе, и ты тоже не пропадай».
Известие о возвращении отца было полной неожиданностью. Мне никогда не приходило в голову, что он может совершить подобное. Мысль о том, что мой старенький папа решил вернуться, вызвала у меня улыбку. Очевидно, он услышал о кончине мамы, и в нем взыграла сентиментальная жилка. Я решил, что тоже вернусь и поговорю со своим непоседливым отцом: надо было наверстать упущенное за многие годы. Я сразу же ответил Мунире, оповестив ее об этом решении и попросив выяснить, надолго ли приехал папа. Мунира тоже ответила мгновенно: по-видимому, мы оба как раз сидели за своими компьютерами: «Ну наконец-то! Давно пора. Выясню до отъезда в Дар».
Дорогая мама!
Он вернулся ради тебя. Не знаю, почему он решился на это после стольких страданий. Как ты думаешь, если я его спрошу, он ответит? В прежние времена он был не очень-то разговорчив. Мы с тобой знаем отчего.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
8. Возвращение
Я договорился об отпуске на работе и взял билет заранее. На месяц меня могли отпустить только в июне, но никакой спешки не было: теперь я знал, что папа приехал насовсем и поселился у Хамиса, как раньше. Мунира сходила туда и рассказала ему о моих планах. Когда мой отец уехал в Куала-Лумпур, ей уже исполнилось шесть, но она не знала его лично — или, скорее, он не знал ее. В те годы ему вообще ни до кого не было дела. Она написала мне, что назвалась сестрой Салима, и он сказал: «А!» Выглядел он довольно хрупким, но здоровым и улыбнулся, когда она пообещала, что через несколько месяцев я вернусь. «Передай ему, что я буду здесь, иншаллах», — сказал он.
Я не сразу решил, где буду жить. Стоит ли заселяться в квартиру, которую Хаким подарил матери? Мне этого не хотелось, но я не сомневался, что Мунира будет настаивать. «Мамина квартира теперь наша, — писала она по электронной почте. — Я прожила в ней почти всю сознательную жизнь». У меня эта квартира вызывала более мрачные ассоциации, и я не хотел владеть даже ее частью. Сначала она была собственностью отца Муниры, а теперь должна перейти к ней одной — мне предстояло убедить ее в этом. А пока я забронировал себе гостиницу, чтобы по приезде у нас не возникло никаких споров.
Я пробовал представить себе папу, но не слишком старался. Трудно было выкинуть из памяти образ того усталого, измученного человека, с которым я прощался перед отлетом в комнатке за магазином Хамиса. Я не мог толком вспомнить туманный совет, полученный от него в тот день. Счастливые минуты — это начало любви, или наоборот? Впрочем, какая разница? Это были только слова, но ведь не слова делают людей несчастными — по крайней мере, в конечном счете. В этом виноваты воспоминания, те горькие застывшие моменты, которые отказываются тускнеть. Так что во все месяцы до отпуска мой папа оставался тем же полубезумным отшельником,
