Высохшее сердце - Абдулразак Гурна
Я достал коробку из-под обуви, в которой держал письма матери, и весь остаток вечера и ночь читал их, пока не прочел все до единого. Их было несколько десятков. Дядя Амир снова солгал: похоже, мы писали друг другу чаще, чем мне помнилось. Хабиби — так начинались все ее письма ко мне. Любимый. Мамако — так они кончались. Твоя мама.
Хабиби!
Я очень обрадовалась твоему письму и твоим новостям. Как хорошо, что тебя приняли в колледж и что скоро ты начнешь учиться по-настоящему! Я знаю, что у тебя хватит храбрости и ты обязательно добьешься в дальних странах огромных успехов, что ты будешь трудиться изо всех сил, а потом вернешься и будешь жить здесь с нами счастливой жизнью. Я сама никогда никуда не ездила, и мне трудно представить, как ты там живешь и что тебя окружает. Пожалуйста, рассказывай мне обо всем, чтобы я могла это как-то себе представлять. Ты понимаешь, чего от тебя хотят, когда к тебе обращаются? Я слышала, там никто не говорит как по радио или по телевизору и, когда туда попадаешь, не можешь понять самых обычных разговоров. С тех пор как ты уехал, у нас в доме стало ужасно тихо, хотя Мунира старается и время от времени устраивает тарарам. Она тоже по тебе скучает.
Мамако
Хабиби!
Я только что прочла письмо, которое ты послал мне в начале месяца. Все это время оно лежало в почтовом ящике, а я и не знала. До почты ведь далеко, и я редко туда добираюсь. Прости, пожалуйста, что отвечаю с таким опозданием. Мне очень понравилась твоя фотография на снегу. Прямо захотелось самой его потрогать, хотя на фотографиях я, конечно, видела его и раньше. В отличие от тебя, я никогда не стояла на ледяном пуху. Какой ты у меня бесстрашный путешественник!
Не надо жаловаться на толпы сердитого народа и уличный шум. Даром в жизни ничего не дают — надо просто не раскисать, делать все, что от тебя зависит, и не лезть на рожон. Судя по тому, что у нас болтают, вся молодежь в Европе только и знает что драться да пьянствовать. Помни, твой дядя всегда рядом и готов помочь тебе добрым советом, так что не делай ничего, пока у него не спросишь. Пожалуйста, передай от меня привет ему и тете Аше.
Мамако
Хабиби!
Сегодня меня поджидали целых два твоих письма. Если будешь продолжать в том же духе, я начну жадничать! Чудесно, что ты получил такие хорошие отметки. Я знала, что у тебя все получится и я буду тобой гордиться. У нас дожди уже кончились и стоит прекрасная погода: не жарко, все вокруг зеленое и постоянно дует прохладный ветерок. Вот бы тебе сейчас тут оказаться!
Сегодня мы переехали на новую квартиру. Здесь очень удобно и все самое современное, есть даже большая ванна! А сзади балкон, где я буду выращивать цветы в горшках. Я всегда мечтала завести домашние растения, но на них никогда не хватало места. Грустно было оставлять старый дом — это с одной стороны, а с другой — все к лучшему. Какое облегчение убраться подальше от этой чемпионки по сплетням Би Марьям!
Обязательно пришли нам фотографию. Я хочу посмотреть, как ты выглядишь в этом огромном безобразном плаще, который тебя якобы заставляют носить. Наверняка это для твоей же пользы, неблагодарный ты негодник. Мунира тебя целует, и я тоже.
Мамако
Весь первый год я получал от нее только такие письма — оптимистичные и ободряющие, иногда с легким укором. Позже, когда у меня возникли трудности с учебой и с родственниками, дядей Амиром и тетей Ашей, тон писем изменился. Я прочел и эти более поздние, пришедшие, когда я уже покинул Холланд-Парк, и снова почувствовал ее разочарование моими неудачами и услышал ее натянутое подбадривание. Должно быть, в ту пору я стал писать ей реже, потому что большинство ее писем начиналось с жалоб на мое долгое молчание. В начале остальных она сама извинялась за задержку с ответом или бурно радовалась недавно присланному мною письму. Мне следовало вести себя лучше. Прочитав все материнские послания, я принялся за свои блокноты. Их было три; сначала шли письма незаконченные или брошенные посередине, но потом их сменяли те, которые я, очевидно, и не собирался никуда отправлять. Мать играла в них роль воображаемого читателя, я словно разговаривал с ней у себя в уме. Два блокнота были исписаны целиком, но в третьем еще оставалось место, и я сел за новое письмо, адресованное теперь уже покойной матери.
Дорогая мама!
Саламу на баада йа саламу. Похоже, скоро выпадет снег. Я знаю, ты любишь сводки погоды. Прогноза я еще не видел, но, судя по тому, как сейчас холодно и безветренно, снега не миновать.
Почему ты не сказала мне про свой диабет и высокое давление? Ты знала, что существует риск закупорки сосуда? Честно говоря, я ждал твоего ухода. Конечно, я не хотел, чтобы ты умерла (надеюсь, ты не обидишься на это слово?); я просто боялся, что никогда не смогу сказать тебе, что этой муке пришел конец, что мои дела наладились и теперь я могу порадовать тебя своими успехами. Если бы ты мне все рассказала, я бы приехал. Я тут живу потихоньку, и мое будущее выглядит уже не так безнадежно. Правда, и похвастаться особо нечем.
Обнимаю,
Салим
* * *
Два дня спустя — они понадобились мне, чтобы собраться с духом, — я позвонил по номеру матери. Я думал, что мне ответит Хаким — теперь я решил называть его по имени. Наверное, мама улыбнулась бы, узнав, что я преодолел свое мелочное упрямство. Скорее всего, она считала, что я изображал отвращение к Хакиму и его подаркам в упрек ей, но это было не так. Мне пришлось набирать номер через силу. Возможно, это был страх, невольная беспомощность перед лицом его агрессивной ненасытности. Но я хотел поговорить с Мунирой, которая тоже потеряла мать. Хотел услышать ее голос, пожелать ей всего хорошего и закончить на этом. Мне было ничего от нее не нужно, и я сам ничего не мог
