Том 2. Проза - Анри Гиршевич Волохонский
Тем временем солдаты, кашевары, похоронная команда, оставшиеся в невредимых артисты и власти, во главе с капитаном Гдеичем, присоединились к аудитории. Всем хотелось послушать про зебру.
Остов возвысил голос:
— С зеброй далеко не так просто!
— Где, где? — переспросил капитан Гдеич.
— В Африке, капитан, — ответил Остов.
— Продолжайте, профессор, — сказал Гдеич.
— Существует семь видов зебры…
— Отлично! — рявкнул Гдеич. — Дайте людям имена животного!
— Греви и Гранта, мой капитан. Капская горная, Гартмана и Чапмена, далее Бурчела и, наконец…
Поднимая тяжелые рыжие брызги и пыль, прискакал вестовой из штаба отзывать силы порядка. Нехотя снималась с места пехота — младшие офицеры, сержанты, за ними, всё оборачиваясь на Остова, ушли солдатики, потянулись санитары и врачи, кухня, орлы из похоронной. Понуро удалились и посрамленные живописцы. Философы остались наедине с собой.
— Подобно тому как семи планетам у древних находят соответствие семь добродетелей и семь смертных грехов, — говорил Кронид Евлогиевич, — каждому из семи видов зебры свойственна особая система цвета и область окраски. Возьмем зебру Греви. Это высокий стройный конь в ярких узких и частых черных и белых ремнях. Куда менее изящна зебра Гранта — коренастая лошадь с квадратным телом. Соответственно и полосы ее шире. У Чапмена они широки уже настолько, что способны пропустить между черными зонами основного рисунка мутные темно-серые пятна, бегущие посередине белых. У Гартмана — совершенно белые ноги и уши, длинные, как у мула; а у Бурчела белым оказывается лунное брюхо, тогда как полосы чепраком свисают с хребта; репица Капской напоминает шахматную доску. Но нет замечательнее седьмого, последнего вида зебры, которая вообще без полос. Это квагга.
Тут Остов стал подбираться к сердцевинной сути смысла.
— Словно суббота между Днями Творения, хотя ничего в этот день сотворено и не было, считается Днем Седьмым, квагга, не имея полос, — зебра! Вот как обстоит дело с расцветкою зебр, и если нам удастся на простом примере убедить верхи, что отсутствие полос есть лишь специфический и частный модус их присутствия, вроде, скажем, числа «нуль» в математике, это сильно поправит наши дела. Общество по крайней мере оставит нас в покое. Все теперь за кваггой.
Как он говорил, так и вышло. Капитан Гдеич успел уже доложить, что живописцы сыты, накормлены, а философы рассказывают населению про Африку. Поэтому предложение послать экспедицию за редкостной вымирающей зеброй не было неожиданностью. Отправились трое, а прочих пустили пастись за старые кафедры.
Единственно, власти поинтересовались предметом их будущих занятий. Пожелали его узнать.
— Философия! — звонко сказали любомудры, беря мигом прежний пышный тон.
— Знаем, что философия, — сурово возразили власти. — А вот о чем теперь будет эта философия?
— О мироздании… О космосе…
— Ах, о космосе… — и прикомандировали к каждой кафедре по космонавту, чтобы философов не больно-то заносило и чтобы всяких глупостей про мироздание они впредь не изобретали. Но те и без того сидели у своих мест тихонько, как мыши.
Конкретные специалисты по космосу, как правило, не обращали на них ни малейшего внимания, и лишь космонавт Сытин, приставленный к той самой кафедре, где оказался и Остов, был занятным исключением.
Через несколько лет услышали, как Сытин спрашивает:
— Известно ли вам что-нибудь, Кронид Евлогиевич, о судьбе искателей квагги?
— Мне ничего не известно, — отвечал Остов.
ЗА КВАГГОЙ
Итак, мало кто из былых гонимых думал о тех, кто ушел за кваггой. К числу немногих принадлежал Иван Иванович Доржиев. Имя и отчество Ивана Ивановича никого не должны вводить в заблуждение: его звали Онг Удержи, и происходил он из старинного рода, который имел дело с погодой. Уже дед Онга это оставил, а сыну внушил отправить внука в западные училища. Так Онг Удержи постепенно сделался кандидатом Доржиевым в городе на величайшей из рек Сибири, а от искусства предков унаследовал только пару драконов на китайском халате. Достигнув поздней зрелости, он полюбил сидеть, облачив себя изгибами радужных туловищ с шелковыми плавниками. Одним из помыслов, которые увлекали его в такие мгновения, стала судьба полосатых людей, исчезнувших в поисках за прозрачною зеброй. Мысль Онга упорно ползла за ними, словно ручная змея.
С приземлением в столице Капской колонии все обошлось. Администрация просто вышибла прибывших подобру-поздорову, чтобы скорее убирались в глушь и не будили нечистых страстей.
«Звери какие-то, четвертичные приматы», — подумали участники и тронулись с места.
Седой, как полярный сыч, негр-привратник летного поля посмотрел им вслед и заухал чуть слышно, чтобы не разбудить начальство:
Хоть шкура и черна-то
Да не со шкурой жить…
Доржиев потерял их из виду.
С недавних пор в его цементной фанзе стал появляться отрок, дальний родственник, сирота. Молчаливый, он не мешал полетам потомка заклинателей инея. Когда тускнели далекие картины, глаза Доржиева поворачивались к пришельцу. Драконы опускали головы, иньские чешуи разглаживались. Тарбаган слушал шуршащее пенье змеи огромной реки, шорох прибрежной пены, редкие всплески.
Искатели проделали дневной путь. Они остановились на невысоком холме в маленькой сухой впадине возле извилистого ручья. Деревья с плоскими вершинами отбрасывали вечерние тени на склонах. Там они и разбили убогое походное жилище.
Уже под утро, в тот час, когда безлунная ночь особенно черна, тяжкий вздох огласил мглу палатки.
— Кто это? Что это? — прошептал один из спящих.
Нелепое пыхтенье было ему ответом. Он потянулся к одежде у изголовья, ощутил теплый воздух, отдернул в ужасе руки и опять пополз вперед, но тут почувствовал под ладонью что-то живое, твердое, гладкое, неровное, похожее на огромный нечеловеческий ноготь.
— Квагга! — заорал спящий не своим голосом.
— Квагга! — вопль наполнил полотняный шатер.
— Квагга, квагга, — покатилось по сухой степи, и до жабьих болот за Оранжевой рекой докатилось: — Квагга!
— Квагга! — откликнулась эхом стена лесов на севере. — Квагга, — квакнули драконьи головы на рукавах Доржиева.
— Где квагга? — спрашивали другие спящие, хватая впотьмах что попало.
Один наткнулся на круглый бок, другой на оскаленную морду. Здоровенные
