Том 2. Проза - Анри Гиршевич Волохонский
Читатели-киргизы! Прекратите ваше оглушительное козлодранье! Послушайте неженку-хромосому: так — меньше одной душой, этак — меньше одной сестрой. Простейшее решение. Поэтому успокойтесь. Теперь предположите, что вы этого не слышали. Далее. Вы не джайн, который может прожить, не причиняя особого вреда ничему живому, и не тощающий вегетарианец. Оглядитесь вокруг глазами человека, который никогда прежде козы не видал.
…Вы проделали долгий утомительный путь в одиночестве, умираете с голоду, оказались в пустынном месте…
Вдруг встречаете… козу?..
— А откуда вы знаете, что «козу», а не, скажем, «женшину из кочевого неизвестного племени»?.. Как… «подоить»? — Вопрос стоит совершенно серьезно. Забудьте накопленную тысячелетиями блажь, пакостные журнальчики, советы кухарке. Не городите чепухи.
— Обломать рога!..
— Из-за необычайного головного убора? Напасть с рогами на женщину!
— С бородой…
— А бабушка ваша — не бородатая?
— Волосатая…
— Ах, знаете…
— Голая ходит!
— Если «голая ходит», и это все, пойдите поищите в земле съедобных кореньев. Животная пища вам не по зубам.
— Разговаривать не умеет…
— Разговаривать. А с кем ей, собственно, разговаривать? С голодным голодранцем, который тут неизвестно зачем шляется в каменистых дебрях, и только одно у него на уме: как бы умыкнуть честную бородатую девушку в обуви, удобной для скаканья по скалам, да в народной рогатой шапке.
А вот пример противоположного заблужденья.
В полном одиночестве вы проделали долгий изнурительный путь по совершенно пустынной местности. И вдруг в самом конце дороги наблюдаете какое-то подозрительное движение между редкой листвою куста. Вы приближаетесь. Ужасное зрелище! Основатель Венской школы с самыми недвусмысленными намерениями напал на первого романиста Земли Московской. Тот вяло отмахивается. Мираж. Оба медленно растворяются в легкой дымке. Их больше нет. Из легкой дымки возникает Она, прекрасная, в полупрозрачном одеянии, с призывным взглядом золотистых глаз — настоящая Астарта Рогоносная. Что же — вы? Сразу и руки вперед? Опять за старое? Ничего не забыли и ничему не научились?
— Да что вы тычетесь в нее, как слепой утконос?!
— Лопочет не по-нашему…
— Вот именно. Поройтесь в словарях, переведите, чего она вам там наблеяла.
— И стоит на четвереньках.
— А что ноги в копытах — это как? Ничего?
— И легкий пух ее ланит…
— Так что же вы давеча врали, что бородатая?
— В обоих случаях это была коза.
В обоих случаях вы Буриданов Осел. Вы подохнете с голоду, вы лишитесь рассудка от нечистых страстей — и поделом вам, а заодно и мне, ибо вот, мечу бисер и раздаю псам.
Откуда же явились к нам эти псы, ослы, свиньи, собаки? Почему животные не образуют с нами единого влюбленного сообщества, а служат для издевательской брани? Ведь у всех у нас был общий предок, похожий на среднюю крысу.
ТОСТ ОСТОВА
Вот собрались гости у Остовых.
— Покажите нам девочку-инкунабулу!
— Прошу садиться выпить чаю.
— Мы принесли вам утку и зайца.
А дело было к Рождеству, и в углу стояла елка. Кронид Евлогиевич взял в руки подарки и пошел к дереву.
О, какая смолистая мгла явилась ему меж ветвями! Он взялся за ствол, поставил ногу на нижнюю ветвь. Ель оказалась высокой. Вот и листья ее вверху расцвели, вот и желуди золоченые. Змея, обвивая корень, внизу зашипела. Голубая рыба из пасти ее ускользнула и прыгнула в струи. Узкой серебряной речкой потекли понемногу и мед и вино, молоко и вода. Остов же множество ног на третью ветвь перекинул. Змея у корня снова в реку улеглась. Раскрылись, белея, миндальные чаши весны. Поскакали кабарги и косули, бобры. Тут пустил он в гущу дерева зайца. Ворон закаркал на самой вершине, утка тотчас выскочила из рук, крякнула, извернулась всем телом, крякнула и нырнула, была такова.
— Ах, наше будущее, о наше прошлое, жизнь и смерть, — приговаривали гости.
В белом дыму весенних яблонь вошла и вышла Софья Павловна, лицом полыхая, как спелая вишня.
— Ей все как с гуся вода, — пробулькала утка в ведре с елкой.
— Выньте на сушу неосторожное животное.
А Остову открывались с вершины совсем иные виды. Хорош, высок тот был еловый стоерос, дубина! Не зря исчезли в нем и утка плоская, и вслед мореный заяц, не зря змея в корнях его шипела и на вершине ворон токовал! А там, где верхнею маковкой ствол распускался сучьями в корень, там ныне волосатая лысина Остова воссияла, словно сладчайший каштановый фрукт. И вот что несла оттуда эта засахаренная ягода.
— Нездешним возвышенным медом текут к вам речи моей медовые реки. Медведем ведомые мыслей моих медоносные пчелы стелепали себе на дубе том улей аляповатый. Что же вы, гости мои, думаете — торт, лесное полено, торф в сиропе — так уже и губки сложили причмокнуть?
Софья Павловна густо покраснела в ответ на эту глумливую выходку. А заяц в пурпуре тут же поддакнул, да синяя утка, та тоже из чрева дерева внезапный голос антифоном подала:
— Не будь, о шея селезня моего, краснее ты переливчатой радуги, прокрякала бы я будущее свое с первым встречным ракообразным!
Выручил Софью Павловну Продвинутый Студент:
— Слезай, Кронид Евлогиевич, слезайте с елки!
— Унесите эту девочку-инкунабулу!
— Тост, скажите тост, профессор!
— Я, — говорил он, — поднимаю этот фиал за то, чтобы жизнь продолжалась!
И тихо-тихо стало за столом.
— Рождается ли девочка-дитя и будущая мать, отец ли ласковый ее покинуть бренный свет стремится, но жизнь сама от этого не прекращается никак.
Словно перламутровый червь, обитатель трухлявого пня, который, догрызши стены своей древесной темницы до самого света Божия, теперь одевается во внешний скелет усатого жука-древоточца и лишь затем выволакивает под голубые небеса, в смолистые запахи леса свою ожесточенную крылатую покрышку,
словно ихневмон, проедающий бок крокодилу, когда тот сглотнет его по алчному обыкновению неосторожного хищника, и вот, является из мокрого нутра опустошенного панциря речного гада гибкая мохнатая тварь с окровавленной мордой,
подобно, наконец, насекомым из черепа дохлого льва, как нам повествует о том Священная Книга Судей,
подобно, значит, пчеле, фараоновой мыши и скрипучему дрянному жуку, вот так одно поколение сменяет другое, прозрачно отождествляемое мною с гнилым пнем, недальновидным ящером и разложившимся трупом царя зверей.
Итак, я поднимаю этот стакан вина за его жизнь, расцвет, процветание и за нашу скорейшую гибель!
ТРОНОС
Кафедра, главой которой был Остов, с известной стороны показалась бы самым обыкновенным паукарием, когда бы не следующие дела предыстории.
После недавней этой «дохлой» революции власти хотели вообще философию отменить. Слишком было у нее дурное лицо при прежних порядках. Молодые люди
