Почти 15 лет - Микита Франко
Лев удивился: у него есть любимые конфеты? Да он вообще не ест сладкое.
Но мама поставила перед ним вазочку с вафельными конфетами – те, на которых изображены мишки с картины Шишкина – и Лев улыбнулся: это были его любимые конфеты в детстве. Мама помнила.
Когда он снова поднял на неё взгляд, прежняя мягкость в лице пропала, и она снова смотрела сухо, даже ожесточенно. Устроившись напротив, холодно спросила:
- Зачем ты приехал?
- Хотел с тобой поговорить.
- О чём?
- Обо мне. Хотел рассказать тебе обо мне. Тебе интересно?
- Нет.
Лев не был готов к такому прямому отказу. Однако, сделав усилие над собой, он проговорил:
- Я всё равно расскажу. Я ведь уже приехал.
Мама молчала, и Лев воспринял это как готовность слушать. Опустив взгляд на чашку перед собой, он поболтал ложечкой в чае и произнёс:
- Последние десять лет я воспитывал ребёнка с другим мужчиной. В смысле, со своим мужчиной. Которого я люблю. А потом появился ещё один ребёнок, это долгая история. И собака появилась, но это было перед вторым ребёнком… В общем, неважно. Короче, мы жили как обычная семья, в Новосибирске. А потом уехали в Канаду и там всё пошло наперекосяк.
Он посмотрел на маму. Она слушала, не сводя с него глаз, и трудно было представить, о чём она думает. Лев давно не видел такого отрешенного выражения лица, но помнил его из детства: мама такой становилась с отцом, боялась вызвать у него агрессию «неправильной» эмоцией и поэтому предпочитала не проявлять их вообще.
- Я в Канаде не мог работать, потому что нужно было переучиваться, получать лицензию. А мой муж работал… Да, мы, кстати, заключили там брак. Прости, что не позвал на свадьбу, подумал, что ты не захочешь, - он улыбнулся, но мама не улыбнулась. – В общем, мы начали из-за этого ссориться. Сначала из-за работы и денег, а потом из-за всего подряд. В одну из ссор я его ударил.
У мамы дрогнула правая бровь, чуть-чуть. Она скрестила руки на груди и откинулась на спинку стула. Уловив это, Лев продолжил:
- Он мне этого не простил. Какое-то время мы ещё продержались, но всё было уже… невыносимым. Мы спали в разных комнатах, прямо как вы с отцом. А тут ещё и наш младший сын впал в кому – перевернул на себя, блин, ворота. Сейчас я думаю, что это был мой шанс заново сблизиться с мужем, но тогда я просто… не знаю. Испугался, наверное. В смысле, не комы. Я не боюсь детей в коме. Но я боюсь сталкиваться с пониманием, что, на самом деле, я ничего не контролирую. Такая же ерунда была у отца. Он контролировал каждый наш шаг, каждый взгляд в сторону, каждое решение. Он контролировал наше будущее, спланировав до мелочей, кем мы должны стать. Он хотел, чтобы я стал военным, и теперь я понимаю, почему, ведь я хочу, чтобы мои дети стали врачами – так я смогу контролировать их будущее. Я думаю: если они пойдут в медицину, я смогу помочь им состояться, ведь… Ладно, забудь. Это неважно. Мой сын впал в кому, а я уехал, потому что мне невыносима беспомощность. И теперь мне плохо каждый день моей жизни, и я не знаю, что мне делать, потому что я беспомощен как никогда раньше. Я даже пришел поговорить с тобой, потому что… потому что я бы хотел, чтобы мои дети в такой ситуации пришли ко мне. И я очень надеюсь, что, когда это случится, я не буду сидеть перед ними так, как сидишь передо мной ты.
Мама так и держала руки, скрещенными на груди. Ни одна мышца на лице не дрогнула. Лев по-всякому представлял, как это будет: представлял ссору, ругань, истерику, крики… Но не это.
Мама, вздохнув, спросила:
- Зачем ты мне это рассказываешь?
- Потому что ты моя мать.
- И что?
- Это ведь и про тебя тоже. Про твоих внуков.
- Они мне не внуки.
- Ошибаешься.
- Какие-то посторонние дети, не имеющие отношения ни ко мне, ни к тебе.
Лев вытащил свой телефон, разблокировал экран и показал ей фотографию на заставке. Она отвела взгляд, но Лев настойчиво сказал:
- Смотри. Это Мики, - он показал пальцем на Мики. – Ему сейчас пятнадцать. Он бы тебе не понравился, потому что он как заноза в заднице. И у него есть такая бесячая ухмылочка: улыбнуться правым уголком рта, а потом высокомерно отвести взгляд в сторону. Это он от меня перенял. А я знаешь от кого? Да, знаешь. Хочешь ты этого или нет, но мой сын ухмыляется прямо как человек, напоминаниями о котором ты обвесила полквартиры. И это меньшее из зол.
Мама, подавшись вперед, окинула фотографию взглядом и бесцветно спросила:
- А как зовут этого?
- Ваня, - мягко ответил Лев.
Он задумался: в Ване, кажется, не было ничего, что он мог бы привести как пример их тесного бескровного родства.
- Ваня больше похож на Славу, - с нежностью произнёс Лев, улыбнувшись.
Мама, вздохнув, устало сказала:
- Лев, это какая-то шизофрения.
Он нахмурился:
- Что?
- Это не твои дети. Можешь убеждать себя в обратном сколько хочешь, но они не твои.
- Мои.
- Нет! – настаивала мать. – Ты им никто. Ты пришел в семью, без всяких оснований назвался вторым отцом и теперь ломаешь им психику, внушая, что всё происходящее – нормально. Поэтому они у вас и ворота переворачивают на себя…
- Что ты несешь?
- А что? – с мамы, наконец, спала маска безразличия, и в голосе появились нотки раздражения. – Разве не за этим ты ко мне пришел: рассказать и спросить, что делать? Вот что тебе делать: оставить их в покое. А лучше сдать органам опеки, подальше от второго «отца» тоже.
- Ясно.
Лев, встав изо стала (он так и не притронулся к чаю), направился в коридор. Эта квартира была по-прежнему враждебна к нему. И по-прежнему не стала домом – если вообще была когда-то.
- Я рада, что ты уехал оттуда и прекратил это безумие, - сказала мама ему в след. – Это твой шанс начать всё по-нормальному.
- Как – по-нормальному? – уточнил Лев, обернувшись.
- Найти женщину, завести семью, детей, только настоящих...
Лев, проходя в коридор, засмеялся:
- А эти
