Экспресс-36 - Борис Сандлер
И надо же тут снова привалить такому счастью, что несчастьем обернулось. Хотинскую улицу начали застраивать новыми многоэтажными домами. Разумеется, пришел полуподвалу конец. Хорошо ведь? В один прекрасный день приходят дочери с ордером на новую квартиру в приличном районе. Услыхав счастливую новость, мама их сваливается с острейшим астматическим приступом. Забирают ее в больницу, и лишь недели две спустя она в себя приходит. Представьте себе, первыми ее словами было: «Это лежит в папином ящичке!»
В каком ящичке?! Зачем в ящичке?! За то время, что мама в больнице лежала, ни жива ни мертва, дочери заселились в новую квартиру — третий этаж, две комнаты, кухня, ванная, туалет и балкон. Между собой они решили — никакого барахла со старого места с собой не брать! Начинаем новую жизнь…
Узнав, что благословенный ящичек с подлинными сокровищами погребен под камнями и мусором в старом полуподвале, несчастная женщина свалилась с очередным приступом, которого сердце ее уже не выдержало.
А в начале семидесятых евреи потянулись в Израиль. Две сестры тоже решили: «Едем!» Может, там, думалось им, в далекой еврейской стране, найдем наконец свое счастье. Как говорится, перемена места — перемена счастья… Слышали они от кого-то, что в Государстве Израиль девицы нарасхват.
«И представьте себе, все у них и в самом деле хорошо сложилось, — закончил свою историю мой земляк. — Между прочим, один из внуков Исруэла сделался тут весьма состоятельным человеком. Владеет фабрикой, на которой перерабатывают утильсырье, иначе говоря — старые тряпки…»
Двенадцатая мистерия: последний точильщик
В случившееся с Лейбом-точильщиком просто невозможно поверить. Расскажи мне об этом кто-нибудь, я б ему прямо в лицо заявил: бабьи сказки, чепуха на постном масле! Но я сам всему свидетель, видел все собственными глазами! И не только я, но и другие мальчишки с нашей улицы, а еще — ветеран Гражданской войны, заслуженный товарищ Матвей Исакович Кушнир. Не говоря уж о Сорке Вековухе — из-за нее, собственно, то есть из-за ее злоязычия, все это и случилось.
Лейб-точильщик был, можно сказать, человек-верстак. Когда он появлялся на нашей улице, поначалу мы видели перед собой сложную конструкцию из реек и планок, колес и колесиков, которая двигалась на двух человеческих ногах, причем одна из них прихрамывала, но, по мере того как эта конструкция приближалась, все заметнее становилось, что внутри у нее, будто случайно туда завалившись, среди планок и реек поблескивают очки.
Обычно Лейб-точильщик в двери, как дровоколы, не стучал и горло, как старьевщик Шма-Исруэл, не драл. Лейб-точильщик давал о себе знать специальной погремушкой — жестяной банкой с крышкой, внутри которой болталось несколько камушков. Этой погремушкой, выглядевшей как особая деталь единой конструкции, он беспрерывно тряс на протяжении всего своего пути, вплоть до очередной остановки, крайне возбуждая тем самым собак во дворах.
Но не только собак. Для нас, мальчишек, громыхание, доносившееся с улицы, становилось сигналом, чтобы перерыть все ящики на кухне и повытаскивать из них — нужно это или не нужно — все, что поддается заточке. Был случай, когда один из нас притащил ложку. Спрашивают умника: с чего вдруг ложку-то точить? «Острой ложкой, — отвечает, — легче выскребать из котелка подгоревшую корочку мамалыги!»
Первую остановку Лейб делал у дома Матвея Исаковича Кушнира, человека-легенды, красного кавалериста из бригады Котовского. В теплые дни его можно было видеть сидящим на завалинке — в телогрейке без рукавов поверх поношенной гимнастерки, брюках галифе и непременных валенках. У дома Кушнира Лейб останавливался не случайно — лишь старый кавалерист мог выступить подлинным знатоком точильного дела и по достоинству оценить его, Лейба, высокое мастерство. Со вздохом бывалого красноармейца Матвей Исакович бросал: «Эх, Лейб, Лейб… Где моя шашка? Ты бы наточил ее как следует. Полетели бы головы беляков-бюрократов!.. Продали савецку власть!» А Лейб ему поддакивал: «Точно… Точно…»
Мальчишек, которые сюда сбегались — каждый со своим заказом для Лейба и с пятьюдесятью копейками (такса за работу), больше интересовал не результат, а сам процесс заточки. И в самом деле, было на что посмотреть: вот упирается Лейб левой ногой в землю, а правой нажимает на планку — как на педаль. Точильный станок оживает: колесо сбоку начинает медленно поворачиваться вместе с узким кожаным ремнем, который тянется вверх, охватывает маленькое колесико и вовлекает его во вращение, а уж это маленькое колесико приводит в движение металлический стержень со всеми нанизанными на него круглыми точильными камнями — большими, поменьше и совсем маленькими, почти сработанными.
А Лейб между тем все жмет на педаль, покачиваясь в такт работе. Точильные камни крутятся все быстрее и быстрее. Наконец раздается страшный скрежет — острие ножа коснулось точильного камня… Пучки искр вырываются из-под лезвия. Всё! Больше нам ничего не нужно! Мы уже околдованы! Мы не можем оторвать глаз от искр. А Лейб-точильщик — несомненный колдун, потому что из железа и камня он, как сатана, извлекает огонь! Так говорил нам Йосл-шамес.
Искры прыгают и пляшут между грубыми пальцами Лейба, а затем исчезают в рукавах его пиджака. Цирк. Фейерверк… И вот однажды случилось то, что случилось и что дало Йослу-шамесу дополнительные аргументы для утверждения: без нечистой силы во всей этой истории не обошлось!
На Лейбову погремушку откликались не только собаки и мальчишки. Уже при первых звуках — как будто лишь того и ждала в нетерпении — из своего дома вылетала, словно фурия, Сорка Вековуха. Про Сорку на нашей улице говорили, что все те качества, которыми баба обладать не должна, у этой старой девы имеются. К тому же язычок у нее был — клинок! Она его точила и шлифовала не на точильном камне, а на живых людях. К точильщику же таила в душе особую злобу. А зародилась в ней эта злоба, представьте себе, из-за ножа. Обычного кухонного ножа.
За много лет до того, как эта невероятная история произошла, еще до того, как я на свет появился, Лейб — молодой тогда, симпатичный парень — наточил для Сорки кухонный нож, которым она потом шинковала капусту. Всю свою душу, исполненную любви к девушке, он в эту работу вложил. Сговорились уже хупу ставить. Но не зря ведь толкуют, что нельзя невесте до свадьбы ничего острого давать. Надо же было такому случиться, что вместе с капустой отшинковала себе Сорка кусок пальца. Кто же в
