Восемь тетрадей жизни - Тонино Гуэрра
Думаю, что Господь, сойдя на землю, прислонился бы спиной к стенам собора Кижи. Путешествие заканчивается. Теперь корабль приближается к Санкт-Петербургу. От воды поднимается пар, который выпивается солнцем заката. Тарковский был прав. В Италии он страдал от того, что дворцы, горы, итальянская природа группировались «вокруг носа», ему не доставало вида бесконечных пространств, и именно потому он тосковал по России.
VII
ЗВУК ЧИСТОТЫ
После тридцати лет путешествия по России именно здесь, в Суздале, в одном из удивительных городков Золотого кольца вокруг Москвы, я открыл для себя, что русскую грусть можно резать ножом.
Грусть — тоска как влажное пятно в памяти этого народа, который живет на безграничных пространствах, где сказочные монастыри могут превратить тебя в очарованного красотой зрителя. Эта красота вызывает восхищение, но не составляет тебе компанию.
Вчера утром меня тоже настигло уныние. Даже удивительный пейзаж с золотыми точками четырех монастырей, еще сонных, не был в состоянии покрыть грусти, вызванной, казалось, радостными звуками колокола. Был рассвет. Я шел по влажной траве поля за старым домом гостиницы, которая нас приютила. Корова выходит из ворот и проходит рядом.
Вижу под средневековыми стенами маленькую воронку на берегу реки, где Тарковский снимал великолепную сцену «Колокола» в своем фильме о великом художнике-монахе Андрее Рублеве. Меня утешило деревянное окно серого цвета, покрытое еле заметными остатками белой краски, которая осыпалась. За стеклом маленький горшок с цветами, за спиной которого заштопанные кружева занавески. Это как цветной подарок тем, кто проходит мимо по улице, от людей, живущих в доме, которые ценят нежность в жизни и одаривают ею других.
Позже отправился я в большой монастырь, где несколько лет прожили пленниками итальянцы. Вокруг воздух наполнился звоном колоколов. Я присоединяюсь к группе туристов, чтобы послушать концерт Юрия Юриевича — самого великого звонаря всея Руси. Он был там, наверху, в плену паутины веревок-струн, доверившихся его беспокойным и летящим рукам. Как только звук бронзы окончательно растворился в воздухе, этот художник спустился, и я смог перекинуться с ним несколькими словами. Он сказал мне, что колокола убивают своим звоном микробов и очищают воздух, которым мы дышим.
Суздаль, без сомнения, то место, которое может вас заворожить. Он старше Москвы, его профиль рисуют монастыри на чуть волнистой земле, Покровский собор сохраняет могилы отвергнутых царями жен.
VIII
РЕСТАВРАТОР РУБЛЕВА
Один друг повез нас в мастерскую Александра Петровича Некрасова, реставратора икон и фресок Рублева — великого художника-монаха, жившего в кватроченто. Одетый в черное, в очках с толстыми стеклами, ему немного за семьдесят, с седыми волосами и улыбкой, которая освещает все. Годы и годы прожитые, чтобы понять то, что Некрасов называет «почерком» великого монаха.
«Необходимо стать другом картин и преисполниться веры. До тех пор, пока я не пойму, что картина хочет, я отставляю ее в сторону. Потихоньку мы начинаем чувствовать друг друга. Когда я кистью дотрагиваюсь, наконец, до поврежденных, слабых мест и стараюсь укрепить их, у меня дрожат руки… Но позднее начинаю работать спокойно, потому что чувствую, что кто-то мне помогает… Но не знаю КТО».
IX
МОГИЛА ТАРКОВСКОГО
Было не легко найти могилу Тарковского. Наконец-то, вот она, здесь: бедный прямоугольный кусочек земли, окаймленный серым, и сверху положен большой деревянный крест. Несколько горшков с цветами, белый жемчуг обвивает крест — бусы, оставленные Параджановым. Вблизи этой могилы ряд захоронений русских военных — молодые прапорщики, погибшие в другой войне. На могилу я положил маленький белый камень, который поднял на берегу моря в Порто-Ново. Именно там, во время своего долгого путешествия по Италии, в поисках окончательного сюжета «Ностальгии», Тарковский и моя жена увидели, что в маленькой церкви над морем была икона из Владимира. Казалось, что Владимирская Божья Матерь ожидала именно их, и они были потрясены этой встречей — приветом, дошедшим из города, где режиссер снимал многие сцены своего «Рублева».
X
ПОХОРОНЫ ПАРАДЖАНОВА
Когда в Ереване хоронили режиссера Параджанова, стояла жара под сорок. Город остановился, чтобы почтить своего великого художника. Солнце стояло в зените, и тени не уходили из-под ног людей и домов. Воздух закипал во рту, и фонтаны были сухими.
В течение двух часов по улицам Еревана двигалась темная тень людей, почерневших от боли и жажды. Пока кто-то не обратился к старикам, оставшимся в прохладе своих домов, и тогда открылись окна и двери первых этажей, и появились руки со стаканами, полными воды, протянутыми к похоронной толпе.
Огромная, растянувшаяся цепь людей по улицам вслед за открытым гробом, где покоился Параджанов с лицом, обложенным тающими кубиками льда, начала рассыпаться. Люди побежали к этим стаканам. Молитвенные причитания потонули в шуме голосов, спорящих из-за воды. И так продолжалось до самого кладбища, где ночью, руками, была вырыта могила, как принято делать для почитаемых личностей. Фотограф, которому не пришлось сфотографировать Параджанова живым, смог теперь запечатлеть его неподвижным в гробу.
К сожалению, вся пленка высветилась, возможно, это была последняя шутка самого режиссера. Когда тело опустили в могилу, люди встали на колени и начали руками бросать на гроб горсти земли, пока пустота не заполнилась.
XI
РУНДАЛЕ
Мне кажется, что я почувствовал до какой глубины могу быть потрясен и уязвлен именно в Рундале, осматривая последний дворец великого Расстрелли, построенный километрах в 60-ти от Риги для Бирона, министра царицы.
Я находился с друзьями, среди которых был киргизский писатель Айтматов. Нас сопровождал человек, лет сорока, худой, но полный убедительной силы, именно он склонил власти в Риге к тому, чтобы восстановить Большой дворец, который многие годы служил складом зерна для всей округи. Великолепная резиденция сохраняла достаточно достойный внешний облик, однако ее залы не имели полов, а стены облупились. От старого дворца остались целыми лишь два больших зала: Тронный
