Восемь тетрадей жизни - Тонино Гуэрра
XVIII
ДУДУК
Жалобы дудука, этого древнего армянского инструмента, настигли меня, когда я выходил из маленького ресторана в Санкт-Петербурге, куда был приглашен. Играл на нем старый человек, пришедший в это место специально для меня. В первое мгновение звук вызывал в памяти стадо овец. Дудочку наверняка мастерили для себя пастухи из камышей или из веток вишни — ряд дырочек и широкий язычок вначале, похожий на клюв утки. Старик захватил дудук с собой, быть может, помогая себе этим бороться с тоской по Армении. Меня почти сразу же заворожило его неудержимое старание одарить меня самым трогательным мотивом из тех, что он знал. Меня окутала сеть этих нежных музыкальных узоров, которые заставляли дрожать и страдать воздух. Он делался влажным, выходя из инструмента. Все во мне превратилось в молитву, в страдание, которое само просило за себя прощения наивными звуками, почти всхлипывая, покамест не умирало в долгом выдохе, обессиливая и угасая.
Я так внимательно и напряженно вбирал в себя эти звуки, что пересел совсем рядом с музыкантом и старался, чтобы эти жалобы осели в моей памяти, там, где ею были уже собраны звуки моего детства.
XIX
ПРОЩАНИЕ БЕЗ СЛОВ
Женщина с Украины, которая работала у нас в доме несколько лет, уходила не оборачиваясь, я долго смотрел ей вслед, как будто видел ее впервые. Она возвращалась домой, потому что заболела ее мать. Не верила, думала, что когда-нибудь вернется в Италию. Шла, опустив голову, вниз по дорожке к калитке, выходящей на улицу. В руках несла пластиковую сумку, наполненную подарками, купленными на рынке. Я ругал себя за то, что за два года службы ее в нашем доме не смотрел на нее с достаточным вниманием и нежностью. Но она целыми днями двигалась, работая вдали от моей студии, и садилась за стол, когда я заканчивал есть, быть может, от скромности. Как только она вышла за калитку, обернулась, поставила свою сумку на землю и протянула руку, чтобы дотронуться до цветущего куста сирени в саду. Так она прощалась с ним и с двумя годами жизни, проведенными с нами. Или, быть может, хотела лишь дать отдохнуть руке. Спускалась по дороге за стенами дома, и я ее больше не видел. Я сразу же вспомнил Наташу Лебле, которую старался найти в Ярославле, во время моего пятидневного пребывания в этом великолепном городе на Волге. И у меня с ней произошло нечто похожее на прощание с украинкой. Наташа была одной из моих первых подруг в Москве, актриса, любимая режиссером Рустамом Хамдамовым. Девушка с мягкими чертами овального лица и светло-розовой кожей, которой удавалось убирать тени. Улыбалась, сдерживая радость, как будто не заслуживала ее. Выросла в Ярославле, который я видел впервые пожелтевшим от одуванчиков. Знаю, что она вышла замуж за американца, и у нее родился сын. После, редкие вести, приходящие от нее — семья распалась, и Наташа жила в Калифорнии в большом одиночестве и с желанием забыть все, что ее связывало с миром. Здесь, в Ярославле, кто-то сказал мне, что она вернулась и живет монашеской жизнью. Может быть, она стала одной из тех служек в церкви, которые чистят подсвечники и убирают огарки свечей, поставленных верующими. Одна старушка известила нас с уверенностью, что Наташа посещала один из монастырей на Волге, и тогда мы с женой поехали в этот большой монастырь. Он был весь выбелен после долгой реставрации. Монахини казались черными стрекозами, склонившимися над длинными клумбами вдоль дорожек, чтобы сажать цветы. Меня заворожили остатки фресок на стенах и на потолке в коридоре перед церковью. Глаза наполнились цветными пятнами отдельных, сохранившихся рук или группы тел без голов, как будто бы все утонуло в гипсовой твердой воде. И тогда я подумал, что не надо трогать эти стены, ни подвергать их реставрации с тем, чтобы зрителю было позволено с радостью дополнить в воображении эти фрагменты. Мы вошли во внутреннюю церковь, где собралось уже много верующих. Мои глаза утонули в иконах, которые покрывали дальние стены, и вдруг я заметил, что рядом со мной безмолвно работают служки в голубых фартуках, очищая канделябры. В какой-то момент мне показалось, что одна из этих служек, та, что выше, и есть Наташа. Однако я не был уверен в этом, но что-то вызывало в памяти именно ее. Вдруг взгляд этой женщины коснулся меня, и я почувствовал, как легкий свет, исходящий из ее глаз, ласково дотронулся до меня, но почти тут же женщина направилась к выходу, как будто что-то ее взволновало. Я пошел за ней. Она впереди, я сзади. У меня было достаточно времени, чтобы сравнить это постаревшее тело с той молодой женщиной, которая играла в кино и двигалась легко и элегантно в те далекие московские дни. Она остановилась, может быть, о чем-то глубоко задумавшись, я тоже застыл как вкопанный. Когда она пошла снова, я увидел, что она решительно направлялась к выходу из большого монастырского двора. У меня осталась в памяти лишь ее походка, когда я видел ее со спины. Худая, чуть покачиваясь, она шла как танцуя, говоря этим, что обрела уже покой, и ее легкие шаги касались не той поверхности, по какой двигался я.
XX
ПЕРВОЗДАННЫЙ СВЕТ МИРА
Лишь раз может случиться с тобой такое: встретить первозданный свет, увидеть тот самый свет, который был при зарождении мира. Теперь уже он не способен освещать и, кажется, что рождается в пыли, оседая на ней или на грязной коросте земли и на низких стеблях травы. Однако этот свет позволяет разглядеть трещины старого дерева и возвращает дух стенам покинутых, заброшенных домов, наделяет загадочными очертаниями, превращая в тайну мертвого жука, закрывшегося путаницей своих лапок.
Один монах из Кастельдельчи говорит, что это свечение, которое видело рождение Вселенной, не совсем погасло. Его можно найти в покинутых местах, и именно там этот свет продолжает жить, даже если он потерял свою яркость и сделался туманным и бледным.
И правда, вечером наступает момент, когда заходит солнце и развалины старых
