Натюрморт с торнадо - Э. С. Кинг

– Хотел бы я вернуться во времени на шесть лет назад и все изменить, – говорит он.

Я взвешиваю, не рассказать ли ему про десятилетнюю Сару, но не рассказываю.

Но я решаю, что им нужно встретиться.

Вся Идиотская История

Я не могу сообразить, как мне смотреть родителям в глаза. Как мне это сделать? Как мне на них смотреть? Два повара, которые приготовили котел вранья, в котором я варилась шестнадцать лет.

На часах 6:55 утра. Не слышно, чтобы кто-то в доме не спал. Я снова спала в одежде. Я встаю, сплетаю волосы в косичку и на цыпочках выбираюсь за дверь, искать десятилетнюю Сару.

Я несколько раз обхожу район. Дохожу до Брод-стрит, посидеть на остановке. Делаю крюк через площадь Риттенхауз. Десятилетней Сары нигде не видно.

У меня перехватывает дыхание, когда я думаю, что, может, никогда больше с ней не поговорю. Она не может вот так исчезнуть.

– Никуда я не денусь, – говорит десятилетняя Сара.

Я так счастлива, что хватаю ее и крепко обнимаю. Она не фанатка обниматься. Я это знаю, потому что сама не фанатка. Она ерзает, пока я ее не отпускаю.

– Я хочу увидеть Брюса.

– Пока нельзя. Но попозже – да. Может, сегодня вечером.

– Чего ты вдруг стала меня так обнимать?

– Потому что думала, что ты пропала.

– А если бы пропала, какая тебе разница?

– Не знаю, – говорю я, но пару шагов размышляю над этим. – Наверное, потому что я бы не вспомнила, как была тобой. И не смогла бы понять, что со мной не так.

– Все с тобой так, – говорит десятилетняя Сара.

– Со мной много чего не так, и ты это прекрасно знаешь, – говорю я.

– Тогда ты вернешься в школу и перестанешь смывать наше будущее в унитаз?

– В школу я вернусь только летом, – говорю я.

– Ты расскажешь мне, что случилось?

Я останавливаюсь. Сажусь на тротуар спиной к зданию. Десятилетняя Сара садится рядом, и я рассказываю ей всю идиотскую историю.

– Похоже, тебе просто кто-то адски завидовал.

– Ага.

– Похоже, что в этом твоем художественном клубе одни крысы.

– Кармен хорошая, – говорю я.

– Но Кармен тебя не поддержала. Так?

Я смотрю на десятилетнюю Сару и пытаюсь понять, как она может быть такой честной и как это она – это я, но не совсем. Я помню, что была честной. Не помню, когда перестала такой быть.

– Ты помнишь, как папа бил Брюса? – спрашиваю я.

– Как я могла забыть? Это было месяц назад. Папа ему зуб выбил.

– В смысле, до того.

– Нет. Но я помню, что папа часто издевался. Ну, над Брюсом.

– И над мамой.

– И над мамой, – соглашается десятилетняя Сара.

– Мне пора домой, – говорю я. – Скоро увидимся?

– Я очень хочу увидеть Брюса.

Я говорю:

– И он тебя тоже.

Когда я прихожу домой, папа заперся у себя, а мама проснулась и хлопочет. Она говорит: «Вот ты где!» Она так рада меня видеть. Смотреть ей в глаза совсем не так сложно, как я думала.

Я говорю:

– Не хочешь прогуляться?

Мама говорит:

– Здорово! Отличная мысль!

Выйдя на улицу, она говорит:

– Я хочу увидеть… ну, другую Сару. Ты понимаешь, о чем я.

– Попозже, – говорю я. – Она занята.

Мама смотрит на меня озабоченно:

– Откуда ты знаешь?

– Она – это я.

– Это все очень сложно уложить в голове.

– Проще, чем некоторое, – говорю я. – Есть много чего, что гораздо сложнее уложить в голове.

Я раздражена. Мне хочется назвать ее лгуньей. Мне хочется спросить ее, что ей вчера сказала гадалка Тиффани. Мне хочется ее простить.

Она ничего не говорит. Мы просто идем. Я гадаю, видит ли она, что я прокручена через мясорубку? Чувствует ли она, что Брюс всего в четырех кварталах? Знает ли она, что десятилетняя Сара вот-вот спасет нам жизнь?

Я знаю. Откуда-то.

Это же Эрл

Мы с мамой поворачиваем налево и идем вверх по 15-й. Когда мы заворачиваем за угол на Спрус-стрит, я вижу, как Предположительно Эрл рисует на одном из листов фанеры, которыми забито окно над его спальным местом. Он рисует масляными красками. Мама тоже его видит. Я останавливаюсь посмотреть. Предположительно Эрл как будто в трансе, и я помню этот транс. Я помню, как в нем плела головной убор. Работа была кропотливая. Маленькие тонкие нитки проволоки, загиб и наружу, загиб и наружу.

– Это же Эрл! – говорит мама.

Я смотрю на нее:

– Ты его знаешь?

– Ну да. Он иногда заглядывает к нам в неотложку. Но я уже несколько лет его не видела.

– Его правда зовут Эрл?

– А ты думала как?

– Не знаю, – говорю я.

– Он наверняка голодный, – говорит мама и переходит через Спрус-стрит поговорить с Эрлом.

Через пару секунд я следую за ней, не зная почему.

Мама быстро перекидывается парой слов с Эрлом. Он оглядывается на меня. Я машу ему круговым движением. Он кладет свой мелок в карман.

Мама говорит:

– Эрл, это моя дочь Сара. Сара, это мой друг Эрл.

– И вот мы наконец знакомы, – говорит он.

– Ага.

– Ты перестала тут появляться, – говорит он. – Я даже начал скучать.

– Я тоже начала скучать.

Мама говорит, что сходит в пиццерию купить нам по кусочку. Переходит улицу и оставляет меня с Эрлом. Больше не предположительным. Больше не раскрашивающим фанеру. Больше не прыгающим на месте и не кидающимся воображаемыми фруктами.

– Твой братец вернулся, а? – говорит он.

Я говорю:

– Мама не знает.

Эрл смотрит на меня искоса.

– Родители с Брюсом не разговаривают, – объясняю я. – Так что его приезд – это секрет.

– Хм.

– Ага.

– Неудобная ситуация.

– Поудобнее, чем каждую ночь спать на асфальте, – говорю я.

Эрл молчит.

– Наверняка ведь есть место получше, – говорю я.

– Я люблю быть в гуще событий.

– Но зимой ведь можно замерзнуть до смерти.

– Пока жив, как видишь.

– Тут ведь даже не гуща событий. Все одно и то же. Никогда ничего не происходит.

Мама возвращается с тремя кусками пиццы на бумажных тарелках. Жир уже почти пропитал их насквозь.

– Ничего не происходит, значит? – переспрашивает Эрл, посмеиваясь.

– Здесь – ничего, да, – говорю я.

– Знаешь, Сара у нас художница, – говорит мама. – Совсем как ты.

Я говорю:

– Видите? В этом вся проблема. Я не художник. И я не как вы.

– Я взяла три газировки. Какую ты хочешь? – спрашивает мама, доставая три банки.

– Я буду колу, – говорит Эрл. – Спасибо. – Он поворачивается ко мне. Я наконец вижу его глаза. Они карие. – Ты