Натюрморт с торнадо - Э. С. Кинг
– Придется, – говорит Брюс. – Родители будут волноваться.
– Тебя не было дома шесть лет, и они не волнуются.
– Мне не шестнадцать лет.
– Мама водила меня сегодня по магазинам. Как будто все нормально.
– Все и есть нормально. То, о чем мы с тобой говорили, – давнее дело. Это было столько лет назад. Я оправился. Мама оправилась. Все…
– Мама не оправилась, – перебиваю я. – Она до сих пор с ним живет. Ей приходится постоянно его терпеть.
Когда узнаёшь правду с опозданием, пропускаешь весь свой жизненный опыт через новую мясорубку. И получаешь совершенно новое мясо. Тот кусочек салфетки – это был тест. Вот так выглядит абьюз – недели ждать, пока твоя жена скажет: «Почему ты не можешь убрать этот кусочек салфетки?» – и все, чтобы назвать ее сукой. Это ловушка. Все папины действия – это ловушка. Каждое пожатие плеч, каждый вечер, когда он смотрел телевизор, пока в раковине мокла посуда, – все это ловушка. И мама знает, конечно. Как она может не знать после двадцати шести лет?
Я вспоминаю каждый раз, когда папа петушился рядом с мамой. Пытаюсь представить себе ее реакцию. Она как будто уменьшалась. Теперь я понимаю. Я понимаю, что ударить человека – это то же самое, что орать на него. То же самое, что пудрить ему мозги. Это ловушки и приманка, и весь вот этот сложноопределимый эмоциональный абьюз. Вот почему я никому не говорила о мисс Смит. Вот почему я не восприняла свой головной убор серьезно. Абьюз хитрый. Он прячется под другими словами и действиями. Это – власть. Абьюз всегда про это. Кусочек салфетки – это власть.
Некоторое время мы разговариваем на легкие темы. Я пытаюсь смотреть на Брюса как на брата, а не как на жертву. Он – парень, который давал мне выигрывать половину наших игр в настольный теннис в Мехико. Он – брат, который показал мне падучие звезды.
Он рассказывает мне об Орегоне и о том, как ему там нравится. Он говорит, что люди там другие: сложно объяснить чем, но другие. Говорит, что там часто идет дождь. Я думаю, не сказать ли ему, что я Зонтик, но решаю не говорить. Он рассказывает мне про работу, про своих детей. Он так их называет – «мои дети». Рассказывает про одиннадцатилетнюю девочку, которая зависима от ##############, и про пятнадцатилетнего мальчика, которого уже несколько раз арестовывали за поджоги. Он рассказывает об этом так, как мама рассказывает о разных предметах, которые ей приходилось доставать из ректального отверстия пациентов. Он счастлив – своей работой, своей жизнью.
– Здорово, наверное, так твердо знать, чем ты хочешь заниматься, – говорю я.
– Тебе всего шестнадцать. Еще сориентируешься.
Брюс просит принести десертное меню, хотя я не доела даже половины своих равиоли. Они вкусные, но я не голодна. Брюс настаивает на торте.
– Лучший шоколадный торт в городе, Сара. Поверь мне.
Я делаю глубокий вдох. Я думаю о маме со сломанной рукой. Думаю о том, сколько раз слышала, как мама говорит: «Да дай мне уже поспать!»
– Ты с этим свыкнешься, – говорит Брюс. – Обещаю.
Я все еще занята прокручиванием жизни через мясорубку. Мясо на выходе ничего не дает. Я просто сижу и кручу мясо.
– Привет, Сара. Это Брюс. Я хочу спросить, что случилось в школе.
– Привет, Брюс. Это Сара. Я сейчас немножко застряла на том факте, что вся моя жизнь построена на лжи.
– Сара? Это Брюс. Мне кажется, что нам правда стоит поговорить про школу. Ты так упорно молчишь, что я начинаю волноваться.
– Привет, Брюс. Можешь не волноваться. Ничего критичного не произошло. Просто дурацкая выставка.
– И?
Я делаю глубокий вдох.
– Это все кажется таким глупым.
– Что именно?
– Тебя бил папа. Мои проблемы – идиотские. – Я прокручиваю себя через мясорубку. Мое мясо выглядит по-другому.
– Не сравнивай, – говорит Брюс. – Если ты из-за этого ушла из школы, то ничего идиотского тут нет.
– Я не из-за этого ушла из школы. Я ушла из школы, потому что никогда ничего не происходит. Ничего нового. Оригинальных идей не существует. Вот почему я ушла из школы.
– Ты сказала, что что-то случилось.
– У меня экзистенциальный кризис, – говорю я.
– Черт.
– Ага.
– Это критично.
Да. Это критично. Еще критичнее после того, как я выяснила, что все, кого я знаю, врали мне с моего рождения. Может, я просто устроена так, что меня легко облапошить. Может, я натренирована быть на периферии. Остракизм: ничего оригинального.
Торт теплый. Свежий. Я концентрируюсь на торте, потому что он мне не врет. В процессе еды у нас с тортом возникает связь. Я решаю, что съесть шоколадный торт – мое первое действие как настоящего человека. Я родилась заново. Крещение шоколадным тортом. Торт – доказательство того, что ингредиенты важны. Любой может положить муку, какао, масло и яйца в форму, но нужны правильные пропорции, чтобы получился такой торт. Нужны правильная температура, правильное время, правильный венчик. Если бы родители столько же заботы вкладывали в воспитание детей, сколько повар вложил в этот торт, мир был бы совершенно другой мясорубкой.
Брюс довольно мычит после каждой ложечки торта. Мы даем десерту растаять на языках. Не разговариваем. Я перестаю проворачивать свою жизнь через мясорубку. Я чувствую себя легче, хотя после торта я очень сыта.
Когда Брюс оплачивает счет, я чувствую себя счастливой. Как бы это сказать… Спокойствие по другую сторону мясорубки. Не псевдосчастливой. Без притворства. Без роли. Уставшей, но по-настоящему счастливой.
Мы медленно и молчаливо возвращаемся к мотелю. Садимся у порога, и Брюс рыгает. Я смеюсь – Брюс всегда отлично рыгал. От моих попыток у меня только живот начинает болеть.
– У меня нет сил притворяться оставлять сообщения, – говорит Брюс. – Я даже руки еле могу поднять.
Мы сидим рядышком, глядя на другую сторону улицы.
– Я сделала из металлической проволоки головной убор. Для класса по скульптуре. Сплела. Сложно объяснить, но он был офигенный. Я получила пять с плюсом. Мисс Смит восхитилась, представляешь? Сказала, что хочет представить его на выставке.
Брюс кивает мне, чтобы я продолжала.
– Маме с папой я ничего об этом не говорила. Мой план был пойти на открытие выставки в пятницу, а потом на выходных привести родителей. Я, кажется, даже думала, что у меня были шансы победить. Глупо, знаю, но я думала, что шансы были.
– Нет ничего глупого в том, чтобы надеяться победить. По описанию убор шикарный.
– Он правда был шикарный, – говорю я.
– Значит, ты не победила? – спрашивает Брюс.
– Нет, не победила. – Я могла бы на этом замолчать. Остановиться на месте, где я не победила,
