Натюрморт с торнадо - Э. С. Кинг
– Ужасно, – говорит она. На глазах у нее слезы.
– Не так уж, – говорю я. – Правда освобождает, да?
– Легко сказать.
Мама идет слишком быстро. Я решаю замедлиться, чтобы проверить, заметит она или нет. Не замечает. Не оглядывается. Ничего больше не делает, только смотрит по сторонам на перекрестках, переходя дорогу. Я теряю ее из виду и останавливаюсь. Стою на углу Пайн-стрит и 17-й. Никого нет. Мимо не проходят болтающие друзья. Не несут в класс неповоротливые черные портфолио студенты. Не выгуливают собак хозяева. Никого. Я поднимаю голову к небу и чувствую себя как под микроскопом.
Я в безопасности – зажата между двух слоев стекла. Меня легко прочесть, легко идентифицировать. Я человек. Мне шестнадцать лет.
У меня в голове живет изображение плетенного из проволоки головного убора. Только там оно и живет: у меня в голове. Если чуть сосредоточиться, найдется много таких изображений. Полуфабрикат с торчащей во все стороны проволокой. Законченный, отполированный, красующийся на голове пенопластового бюста, покрытого черной тканью. Скомканный в шар, с отщипанными кусачками частями, в мусорке за столом мисс Смит. Если бы я могла вернуться во времени и узнать, кто это сделал, вернуться во времени и остановить их, кем бы я сейчас была?
Смотрите. Это не истерика. Я не какой-то случайный подросток, от которого можно отмахнуться, потому что люди придумали, что подростки всегда преувеличивают. Пойдите поработайте над любимым делом. А потом полюбуйтесь, как плод ваших стараний валяется в мусорке. Теперь скажите мне, что вы чувствуете. Скажите, чего в конце недосчитаетесь. Я вам сразу отвечу. Вы. Пропали вы.
Я перестала ходить в школу, потому что пропала. Я находилась либо в прошлом, либо в будущем, которое все так любят расписывать. Я перестала ходить в школу, чтобы сосредоточиться на сейчас. Но сейчас мама говорит мне, что не любит моего отца. Сейчас всегда отдавало ощущением, что что-то не так, только я не знала что. Сейчас – это одно из торнадо Кармен. После мясорубки я пытаюсь свыкнуться.
Десятилетняя Сара идет мне навстречу по 17-й. Рядом с ней двадцатитрехлетняя Сара. Они обе выглядят спокойно, устойчиво.
Я машу десятилетней Саре и перевожу взгляд на двадцатитрехлетнюю. Я спрашиваю:
– Мама с папой разведутся?
– Да.
– Когда?
– Вот примерно сейчас, – говорит она.
– И ста лет не прошло, – говорит десятилетняя Сара.
– Ага, – говорю я.
– Я хочу увидеть Брюса, – говорит двадцатитрехлетняя Сара.
– Я тоже, – подхватывает десятилетняя.
– Может, завтра, – говорю я.
– Можем встретиться дома, – говорят они.
– Брюс не пойдет домой, – говорю я.
Двадцатитрехлетняя Сара говорит:
– Пойдет.
Они – стеклянные пластинки по обе стороны меня. Они держат меня в безопасности, под микроскопом. Обе Сары несут с собой зонтик. Зонтик может существовать в одном месте, в разных временны́х отрезках. Жить в настоящем кажется вдруг бессмысленным.
– Я когда-нибудь узнаю, кто украл головной убор? – спрашиваю я.
– Нет.
– Я перестану об этом думать?
– Нет.
– Мне пора идти, – говорю я. Они обе знают, что я иду на встречу с Брюсом. Может, даже знают, что мы идем в музей Мюттера. – Но только не появляйтесь неожиданно, ладно? Я очень вас люблю, но хочу один день провести в настоящем.
– Как скажешь, – говорят они. – Мы вообще в парк идем.
Они идут на север. Я иду на юг, к дому, где меня ждет развод. Я на удивление рада за маму.
Я человек. Мне шестнадцать лет.
Она человек. Ей сорок семь лет.
Этого должно быть достаточно.
Вчера Брюс разговаривал по-терапевтскому. Он сказал: «Я жертва абьюза». Он использовал слова «домашнее насилие». Эти термины мне не близки. Я шестнадцать лет жила в доме без абьюза и домашнего насилия. И тем не менее со мной в одном доме живут абьюзер и жертва. До десяти лет со мной в одном доме жили абьюзер и две жертвы.
Если слишком долго об этом думать, я снова окажусь в мясорубке. Эрл сказал мне сегодня, что правда освобождает. Пока что я не чувствую себя свободной.
Мехико – День Шестой III – Зубная Фея
Мама с папой отправились искать Брюса. День шестой – последний день. Я сгорела и сидела взаперти с мексиканским телевизором. Родители велели мне никому не открывать. Велели запереть дверь внутренним замком, который снаружи не открыть.
Но когда через десять минут после их ухода пришел Брюс, я его впустила.
– Ты рассказала маме о том, что я тебе сказал? – спросил он.
Он был явно зол. Я не знала, что сказать.
– Может быть?
– Про то, что они разводятся?
– Да, – призналась я. – Прости.
Он вздохнул:
– Боже, Сара. Мама сказала папе. Он страшно на меня наорал.
– Прости, пожалуйста. Оно само выскользнуло, когда мама лечила мой ожог. Я не знаю. Оно само.
Брюс плюхнулся на диван рядом со мной.
– Я не хочу, чтобы они разводились, – сказала я. – Они мои родители.
Брюс ничего не ответил.
– Прости, пожалуйста, – повторила я.
– Ничего. Просто я теперь понял, что больше не вернусь домой. Я не могу с ним жить.
– Но ты будешь приезжать на праздники, как в прошлом году? – сказала я.
– Нет.
– То есть как нет? Конечно, будешь.
– Нет.
– Прости, серьезно! Я не хотела ябедничать.
– После этого я просто не смогу вернуться.
– Все будет нормально. Папа просто злится, потому что горничная украла его кольцо.
– Это я забрал кольца, – сказал Брюс.
Пару секунд я пристально на него смотрела. Он не выглядел ни пристыженным, ни виноватым. Скорее удовлетворенным.
– Ты?
– Наверное, не стоит тебе говорить. Ты им расскажешь.
– Не расскажу!
– Только маме не говори. И папе. Пора уже кому-то перестать притворяться. Просто бесит, что это пришлось делать мне.
– Мама с папой пошли тебя искать, – сказала я.
– Значит, найдут меня здесь.
– Я не смогла пойти попрыгать на батуте.
Брюс посмотрел на мои плечи:
– Ого. Вот это ожог так ожог.
– Мама сказала, что пузыри лопнут. Вот мерзость, да?
– Страшная мерзость.
– Почему папа на тебя наорал, если он сам сказал тебе, что они разводятся?
– Ты многого не знаешь о родителях, – сказал он. – Ты даже обо мне кое-чего не знаешь.
Я выключила телевизор:
– Так расскажи.
– Он меня убьет.
– Ну не убьет же взаправду!
– Может.
– И вообще, завтра мы будем дома и все будет как обычно.
– Я уезжаю, я же тебе сказал.
– В Орегон?
– Скорее всего.
– Завтра?
– Как можно быстрее.
У меня потекли слезы.
– Ужинать пора. Надеюсь, они скоро вернутся, – сказала я. – Я есть хочу.
– Ты просто чипсов своих хочешь.
– Не хочу, чтобы ты уезжал. Я буду одна с мамой и папой. Мне не с кем будет играть летом.
