Высохшее сердце - Абдулразак Гурна
Из Актона жизнь со мной, которую она выбрала несколько месяцев назад, должна была выглядеть иначе, чем отсюда, изнутри. Наверное, оттуда она выглядела безрассудной, наивной, даже предательской. По всей видимости, ее братья изображали меня коварным проходимцем, который втерся украдкой в их теплый семейный круг и изловчился склонить их сестру к безответственности. В результате они сломили ее сопротивление, да и про мать Билли явно рассказала мне не все. Ее угроза покончить с собой казалась мне просто старческим брюзжанием, рассчитанным на то, чтобы навязать дочери свою волю. Я не представлял себе, как самоубийство может быть священным деянием, и не понимал до конца его чудовищности в глазах набожной индуистки — по крайней мере в то время. Перед уходом Билли не объяснила мне всего этого, так что я вынужден был по мере сил строить догадки и выяснять все постепенно.
Билли не облегчила мне задачу и после своего ухода пресекала все мои попытки поговорить с ней и восстановить наш союз. Должно быть, этого потребовали от нее мать и братья. Она заблокировала мой номер после второго звонка, так что ее мобильный стал для меня недоступен. На мейлы она тоже не отвечала и, скорее всего, в какой-то момент заблокировала мой адрес. Я позвонил ей на работу и настоял, чтобы ее позвали, несмотря на все отговорки. Она молча выслушала мое приветствие и потом спокойно сказала: «Не звони сюда больше. Из-за тебя меня уволят». Услышав такой суровый ответ, я почувствовал себя отвергнутым и униженным и в дальнейшем больше не пытался с ней связаться.
Ква мпензи[59] мама!
Саламу на баада йа саламу. Надеюсь, вы с Мунирой здоровы. В последние дни у меня не происходило ничего особенного, и я вспомнил, что Мунире уже семнадцать, а это почти столько же, сколько было мне, когда я уехал. Не представляю, как она сейчас выглядит. Конечно, взрослая девушка, но я так давно не видел ее даже на фотографиях! Надо было попросить тебя присылать ее снимки каждый год, чтобы я видел, как она растет, но это почему-то не пришло мне в голову — вот до чего я невнимательный! Иногда мне кажется, что я до сих пор в том возрасте, в каком уехал из дома, — не умом, а если я вдруг нечаянно как бы взгляну на себя со стороны, то вижу того же семнадцатилетнего мальчишку, который приехал сюда давным-давно, или по крайней мере чувствую себя им. Прошло уже столько времени, а я все еще здесь, хотя тогда и думать не думал, что задержусь тут надолго. Все так говорят: не думали, что останутся надолго.
Извини, что давно не писал, но это не потому, что я о тебе не вспоминаю. Пожалуйста, не считай меня таким уж плохим и равнодушным сыном. Просто все дни тут похожи один на другой: текут и текут, а рассказывать про них нечего. Но сегодня у меня есть кое-какие новости. Я собираюсь купить квартиру — ту самую, в которой живу, в Патни. Интересно, что ты сказала бы, если бы ее увидела. Как-нибудь сделаю несколько фотографий, где я сижу в своем удобном кресле с книжкой Чехова, и пришлю тебе. Наверное, она покажется тебе слишком замкнутой и вместе с тем слишком просторной для одного человека. Я часто думаю о нашем старом домике — какой он был маленький и уютный, но при этом совсем не тесный и не душный. А здесь я иногда чувствую себя совсем обессилевшим. Воздух спертый от пыли и человеческих миазмов, и временами я просто задыхаюсь.
Сейчас лето, но погода ненастная — ливни, град, и только иногда ненадолго выглядывает солнце. После нью-йоркской трагедии язык людей в новостях и в общении изменился: везде только и говорят, что о мусульманских фанатиках и террористах. Знакомые разговоры о свободе тоже ведутся, но ее планируют насаждать силой. Впрочем, и это нам знакомо. Но ты удивилась бы, если бы услышала, как рассуждают некоторые из бородатых: мол, все это придумали Киссинджер и евреи, они заложили бомбы, чтобы потом все свалили на мусульман и Америка могла напасть на мусульманский мир и раздавить его. Они полны ненависти и готовы идти на любые зверства с таким праведным негодованием, что это совсем не похоже на чудесные истории, которыми мы заслушивались в детстве: «Возвращение в Медину», «Ночное путешествие», «Купол Скалы». Теперь я ощущаю себя здесь еще бо́льшим чужаком, чем раньше. Это страшно тяжело, но я все равно остаюсь. Чувствую себя предателем, хотя толком не понимаю, кого я, собственно, предаю.
Мама, примерно месяц назад я потерял женщину, которую люблю. Это все равно что потерять жизнь. Я рассказывал ей про тебя с папой и про то, как у нас все расстроилось. Она единственная, с кем я говорил о тебе, и теперь мне чудится, словно я тебя обокрал, зря выдал то, что касается только нас. Иногда мне физически плохо от одиночества. Иногда я теряю счет дням и в среду вдруг думаю, что это четверг, а раньше никогда их не путал: в среду мне всегда было хуже всего, ведь до конца недели еще терпеть и терпеть.
Не знаю, что такого в покупке квартиры, но с ней мне будет спокойнее, меня как бы перестанет нести куда-то в бескрайнюю неведомую темноту. Ради этой квартиры я влез в долги по самые уши, но это необходимые мучения, расплата за то, что целый год или больше я хотел чересчур многого. В моем блокноте уже столько неотправленных писем к тебе, что скоро придется заводить новый.
7. Мать
Шок от ухода Билли просочился во все клетки моего тела лишь через несколько дней, породив усталость и апатию, которая временами буквально лишала меня способности двигаться. Я не поверил бы, что так бывает, если бы это не происходило со мной самим. Ее отказ от меня воспринимался как телесная тошнота, физическое чувство отторжения и опустошения. Мне приходилось через силу выполнять простейшие действия: застилать постель, принимать душ, готовить пищу. Даже приготовив что-нибудь, я часто не мог есть. Мой сон длился не больше двух-трех часов, а потом я просыпался в отчаянии. Мне не удавалось сосредоточиться на работе и на том, что я читал. В квартире стояла гнетущая тишина, и слишком много вещей вокруг напоминали о той, кого я потерял. Я задумался о поездке на родину — чтобы разорвать цепь событий, порадовать мать и
